Откуда у Чайковского вата в ухе?
История одной редкой фотографии: как исторический анекдот получил документальное подтверждение
Не так давно мне досталась пачка старинных фотокарточек: ее передал один петербуржец, узнав, что я собираю материал для книги по истории костюма Российской империи. Большая их часть принадлежала именитой семье Кази, были там и фотографии других представителей семьи — Николая Михайловича Нолле и его супруги. Разбирая фотоархив, я неожиданно обнаружила среди большеформатных снимков лицо, которое никогда и ни с кем не спутать. Это был фотопортрет Петра Ильича Чайковского, на обороте стояла карандашная надпись: «Рѣдкiй!!» Судя по орфографии, она была сделана еще до революции. Возможно, этот Николай Нолле, о котором я еще ничего не знала, был связан с миром искусства и, как многие тогда, коллекционировал фотографии известных исполнителей? Но все это следовало проверить.
Изучив справочники «Весь Петербург», именные указатели, музыкальные энциклопедии, удалось
После удачного исполнения сольной партии в оратории к Нолле пришло признание. Начало
В фотографии Чайковского, казалось, не было ничего, что могло бы заставить считать ее «редкой». Композитором она не подписана, сделана в знаменитом фотоателье Анаклета Пазетти. Хороший большой формат «будуар», примерно 14 на 22 сантиметра. Лишь присмотревшись к фотографии, я заметила, что из уха композитора торчал неаккуратный кусок ваты. Странная, непонятная деталь, которую в эпоху Пазетти признали бы браком. Но, возможно, эта деталь имела для фотографа значение и он намеренно не подверг ее ретуши?
Анаклет Пазетти был знаменитым фотографом. Его ателье на Невском проспекте в доме 24 было одним из самых модных мест на светской карте имперской столицы. Он мог бессовестно льстить клиентам своими фотографиями, но видел и умел мягко передать застенчивость императора, густо припудренную нервозность Александры Федоровны, себялюбие и язвительность Феликса Юсупова, грубоватое солдафонство круглощеких генералов.
Чайковский неоднократно позировал Пазетти. На обороте бланка фотографии выгравированы медали за участие в выставках. Среди них — награда, полученная Пазетти в 1889 году, и еще нет серебряной медали 1891 года за «художественно исполненные портреты на платиновой бумаге». Значит, снимок сделан в период
Обе фотографии, несомненно, были сделаны в один сеанс. В этот период композитор несколько раз был в Петербурге. Осенью 1889 года он готовился к юбилейному концерту Антона Рубинштейна. Затем в декабре Чайковский вновь в столице — на репетиции своей «Спящей красавицы». В начале января 1890 года — петербургская премьера балета, после чего композитор уезжает в Италию работать над оперой «Пиковая дама». В Петербург он вернется в конце июля 1890 года.
Во время моего маленького расследования мне удалось раздобыть полный список и каталог фотографий композитора, опубликованный исследователями Александром Познанским и Бретом Лэнгстоном в гигантском англоязычном справочнике «The Tchaikovsky Handbook» (Indiana University Press, 2002). Было несложно отыскать в нем фотографию, идентичную аукционной, а также другие снимки этой фотосессии, включая и групповой снимок пятерых братьев Чайковских. Однако среди них не было фотографии из архива Нолле, что косвенно подтверждало надпись, сделанную певцом на обороте. Опубликованные в книге снимки Пазетти атрибутированы январем 1890 года. Особенности фотографирования XIX века подсказывают, что Чайковский мог зайти в ателье в начале января, то есть сразу после успешной премьеры «Спящей красавицы», на которой, кстати, присутствовали и его братья. Возможно, что сам Анаклет Пазетти попросил композитора об этом. Ведь в те дни столичная публика с жаром обсуждала грандиозную балетную постановку. Каждый стремился ее увидеть. Вновь вырос спрос на фотографические снимки Чайковского, которые мечтали преподнести композитору для автографа. Пазетти предложил публике лучшие варианты отпечатков. Именно они теперь хорошо известны и многократно воспроизведены. Фотография братьев Чайковских осталась достоянием семьи и узкого круга друзей. Снимок же с предательской ватой в ухе, слишком крупной для ретуши, возможно, был забракован самим композитором и не попал в тираж. Но именно эта случайная деталь позволила Пазетти раскрыть некоторые особенности характера Чайковского.
Дело в том, что Петр Ильич был до комичности рассеянным. Это отмечают многие его современники. Это сочеталось с патологической мнительностью композитора: он объяснял своему личному врачу Василию Бертенсону, что боится застудить горло и особенно уши, что может оглохнуть от пустячной простуды, что не хочет повторить судьбу Бетховена. Бертенсон уверял, что это всего лишь страхи, но, впрочем, чтобы успокоить Петра Ильича, в конце
Василий Бертенсон писал в своих мемуарах:
«Он пошел по мосткам через Неву, к Спасителю. Пройдя немного, он хватился, что нет ваты в ушах, а дул пронзительный ветер…
Тут-то возник вопрос: где достать ваты? Надо купить ее, но где? Раз что Петербургская сторона ближе всего — очевидно, там. Но в какой лавке? Где продается вата?.. Тогда, чтобы замаскировать свое невежество, Петр Ильич придумал зайти в первую мелочную лавочку, купитьчто-нибудь и потом, как бы между прочим, спросить, где здесь продается вата. Мелочная лавочка оказалась как раз на той стороне набережной. На вопрос продавца: „Что вам угодно?“ — Петр Ильич спросил яблок. И вот в то время, как ему накладывали самые отборные и крупные яблоки, настал, как ему показалось, удобный момент спросить: где у вас здесь можно достать ваты? Ему указали на лавку рядом, галантерейных товаров. С мешком яблок в руках Петр Ильич явился в лавку галантерейных товаров. „Что вам угодно?“ — „Ваты“. — „Сколько?“ Этот вопрос был неожидан. Как измеряется вата? Аршинами? Фунтами? Петр Ильич замялся. „Прикажете фунт?“ — „Конечно, фунт“. Через минуту из таинственных глубин лавки появилось целое облако ваты. Петр Ильич ужаснулся, но сознаться, что ему нужно было ваты только для ушей, уже было поздно. В руках опытного торговца необозримое облако обратилось в пакет умеренной величины. С яблоками в одной руке, с фунтом ваты в другой Петр Ильич вышел на улицу и, зайдя в пустынный переулок, решил воспользоваться сделанной покупкой. Без церемоний проткнув обертку, он вытянул количество, нужное для ушей, и решил отнести покупки домой…Долго-долго служила в доме брата Петра Ильича злополучная вата». В. Б. Бертенсон. За тридцать лет (листки из воспоминаний). Петроград, 1914.
Похожую историю приводит в мемуарах музыкальный критик Леонид Сабанеев, ссылаясь на близкого друга композитора — Николая Кашкина. Видимо, мнительность Чайковского и комичная история с покупкой ваты были хорошо известны современникам. Анаклет Пазетти, общавшийся со звездами оперы и балета, также мог знать о ней — и, может быть, сделал этот снимок специально, оставив его в своем архиве. Так или иначе, он запечатлел Чайковского таким, каким его знали лишь близкие — скромным, стеснительным и очень рассеянным человеком.
