Что читать в сети: от истории кастратов до утешения философией
Борхес о культе книг, проституция во французском искусстве, Госдеп и комиксы и другие любопытные статьи из иноязычной прессы
Проституция в искусстве
Париж был столицей не только XIX века, но и проституции. Ее считали неизбежным злом, а потому проституткам устраивали медосмотры и выделяли специальные места для их промысла. Но развивалась и ее незаконная форма, не контролируемая полицией и городскими властями. Образам куртизанок в искусстве 1850–1910 годов посвящена экспозиция «Блеск и нищета», открывшаяся в музее Орсе. Один из кураторов выставки на страницах Le Figaro рассказывает о некоторых ключевых работах — от скандальной «Олимпии» Эдуарда Мане, запечатлевшей проститутку на ее рабочем месте, до «Меланхолии» Пикассо — портрета женщины в Сен-Лазаре, одновременно тюрьме и госпитале для больных сифилисом.
Кастрация как социальный лифт
«У него был изысканный высокий тенор, воистину ангельский голос: не мужской, не женский — глубокий, тонкий, колкий в своей вибрирующей напряженности» — так вспоминала французская певица Эмма Кальве услышанное в 1891 году пение кастрата Доменико Мустафы. Кастрация была запрещена Католической церковью, но без нее не могла обойтись церковная музыка. В некоторых итальянских семьях ей подвергали вторых сыновей, не желая отправлять их в церковь или на военную службу. Операция не только давала им дивный голос, но и приносила проблемы со здоровьем, которые, однако, уравновешивались хорошим заработком и доступом к власти. В XVII–XVIII веках певцы-кастраты могли «не только исполнять ведущие партии и иметь множество поклонников, — утверждает в London Review of Books писатель Колм Тойбин. — Они могли перемещаться из страны в страну и из одного класса в другой, часто заканчивая жизнь в комфортном уединении».
Кто украл дреды и тверк
В англоязычной прессе развернулись дискуссии о культурной апроприации — присвоении элементов культуры меньшинств, которое те принимают за покушение на их идентичность. В ней, к примеру, обвиняют певицу Майли Сайрус за «украденные» у чернокожих тверк и дреды. «В стране, сами начала которой так тесно связаны с воровством, разговоры о заимствованиях похожи на церемониальную постановку, посвященную первородным грехам нации», — иронично замечает по этому поводу литературный критик Парул Сехгал в The New York Times Magazine. Культурная апроприация, по ее мнению, настолько часто оказывается в одной связке с невежеством, что скорей бы «научиться не запускать руки в чужой карман, когда дело доходит до культур других народов». Впрочем, это чревато замыканием культуры в собственных границах. «Никто из нас не может — и не должен — владеть копирайтом на хип-хоп, косички или право носить кимоно», — замечает в журнале New Statesman японско-британский музыкант Йо Дзуси. — Головной убор из перьев имеет глубокое символическое значение для многих коренных американцев, и они могут оскорбиться, увидев его на голове надравшегося белого парня на каком-нибудь фестивале. Но воровство ли это? Ведь символическое значение этого убора нисколько не умаляется. Для этого парня эти перья значат в лучшем случае «я просто пытаюсь оторваться по полной». Он же точно не пытался никого обидеть».
Борхес о писателях и нациях
Журнал The New York Review of Books публикует перевод одной из радиобесед Хорхе Луиса Борхеса с аргентинским поэтом Освальдо Феррари. Разговор касается позабытого самим писателем эссе «О культе книг». Борхес рассуждает о любимых текстах и об авторах, чье творчество возвели в культ целые нации: «Всякая страна хочет быть представленной какой-либо книгой, хотя эта книга обычно не характерна для страны. Например, Шекспира считают типично английским. Однако ни одной типичной характеристики англичан у Шекспира не найти. Англичане, как правило, сдержанны и скрытны, Шекспир же течет, как большая река, изобилует метафорами и гиперболами — он полная противоположность англичанину. Или возьмем Гете. В немцах легко пробудить фанатизм, а Гете оказывается толерантным человеком, который приветствует Наполеона, когда тот вторгается в Германию. Гете вовсе не был типичным немцем».
Об утешении философией
Современная философия перестала утешать, полагает французский философ Микаэль Фёссель, автор книги «Le Temps de la consolation» («Время утешения»). Эту традицию, идущую от Платона к Боэцию, она принесла в жертву объективным знаниям. Подробнее о философии утешения читайте в интервью Фёсселя журналу Télérama. «У искусства, — замечает философ, — есть вектор утешения: оно приносит смысл и чувственность на место потери. Не только зритель, разочаровавшись в мире, обращается к искусству, чтобы утешить себя, — художник не стал бы творить, если бы у него не было чувства, что ему чего-то не хватает. Он желает не остановить боль, а перенести ее в произведение. Он привносит в мир смысл, а значит, видит, что в нем чего‑то не хватает. И это — именно жест утешения».
Как Будда и Давид Юм спасают от кризиса среднего возраста
Тезисы Фёсселя хорошо иллюстрирует история психолога из Беркли Элисон Гопник, преодолевшей кризис среднего возраста благодаря буддийской философии и Давиду Юму. Дело, впрочем, не столько в самих философских концепциях Юма и Гаутамы Сиддхартхи, а в том, что просветленный из рода Шакья мог повлиять на английского просветителя. Зацепившись за эту мысль, Гопник провела захватывающее расследование, которое и вдохновило ее на новую жизнь. Читать о нем все равно что читать детективный или приключенческий роман. Чего стоит хотя бы история итальянского иезуита Ипполито Дезидери, отправившегося в начале XVIII века в Лхасу обращать местное население в католическую веру, а вместо этого открывшего для себя — одним из первых в Европе — буддизм. Русский перевод статьи The Atlantic доступен подписчикам Slon Magazine.
Зачем науке метафизика?
Если Будда и Юм призывали забыть о метафизике, то английский философ Роджер Тригг утверждает: без нее невозможны ни наука, ни философия. «Реальность дает науке цель и задачу. Практиковать науку безо всякой идеи об истине, порой лежащей за пределами нашего понимания, все равно что играть в футбол без ворот. Наука должна заниматься открытиями. Но люди не являются центром нашей реальности, так же как Земля не является центром Вселенной. Реальность шире человеческого знания — как нынешнего, так и теоретически возможного». Отрывок из новой книги Тригга «Beyond Matter» («За пределами материи») можно прочитать в журнале Nautilus.
Как Госдеп помогал придумывать комиксы
Не секрет, что американские комиксы в годы холодной войны были одним из эффективных инструментов пропаганды. Так, придуманный художником Роем Крэйном пилот военно-морской авиации Баз Сойер в 1952 году распылял над Ираном инсектициды, помогая местным жителям справиться с нашествием саранчи. Тем самым персонаж комикса участвовал в объявленной Гарри Трумэном программе технической «помощи» слаборазвитым странам — по сути, одном из пунктов борьбы с СССР за умы бедных мира сего. Однако случай Крэйна едва ли был заурядным: сюжеты для рисованных историй ему подсказывали непосредственно в Госдепартаменте США. О том, как убеждения сделали Роя Крэйна пропагандистом на добровольных началах, а его герой сменил инсектициды на напалм, читайте в материале New Republic.
