19 июня 2017История, Литература

Как читать «Витю Малеева в школе и дома»

Историк культуры Мария Майофис рассказывает о том, как устроены самые популярные советские книги, которые все читают в детстве

Большинство произведений лауреатов Сталинской премии сегодня помнят лишь историки литературы, и только повесть о Вите Малееве  Эта повесть Николая Носова, рассказываю­щая об учениках советской школы конца 1940-х — начала 1950-х годов, в 1952 году была удостоена Сталинской премии 3-й сте­пени. активно переиздается до сих пор. В чем причина сегодняшней популярности этой книги? Что важно в ней разглядеть, чтобы понять, какие идеи и ценности передает повесть своим читателям?

Казалось бы, сюжет банален и даже скучен. Два двоечника, Витя Мале­ев и Ко­стя Шишкин, сперва страшно запустили школьные занятия, а потом, собрав волю в кулак, исправились. Повествование сперва посвя­щено постепен­ной «ака­демической деградации», а потом — прогрессу каждо­го из друзей. Как и в большинстве школьных повестей, дей­ствие начинается 1 сентября и зани­мает один учебный год. Носов, правда, обрывает свою школь­ную сагу раньше конца мая: как только в начале весны Костя получает первую в своей жизни четверку по русскому языку, повество­ватель, то есть Витя, при­во­дит нас к опти­­мистическому финалу — оба мальчи­ка закончили учебный год на одни пятерки. Откуда взялись годовые пятерки при двойках в первой и трой­ках во второй четверти, непонятно. Если же про­читать книгу внима­тельно, ста­новятся заметны и другие странности и несты­ковки. Обратим вни­ма­ние на некоторые из них.

Социальный и политический заказ

Главной проблемой советской школы второй половины 1940-х и начала 1950-х годов была катастрофическая неуспеваемость: многие школьники не справля­лись с программой и оставались на второй год  В некоторых регионах РСФСР эти показатели доходили до 30 %. или просто бросали школу. Ситуация усугубилась в 1949 году, когда обязательное четырехлетнее образова­ние сменилось семилетним: оставивший школу шестиклассник считался те­перь не завершившим минимальный школьный цикл, а значит, не­грамотным.

Во время войны многие пропускали по несколько лет обучения, и после­воен­ные школы были полны «переростков» — детей, иногда на пять-шесть лет старше своих одноклассников. Такое соседство мало мотивировало их к учебе, а также к соблюдению тишины и порядка. Школы были переполнены: занятия шли в две и три смены, клас­­сы насчиты­вали по 40–50 человек, не хватало учи­телей, учебников, школьного оборудо­вания. В 1943 году, после введения раз­дель­ного обучения мальчиков и девочек, проблем стало еще больше: уровень хулиганства в мужских средних школах зашкаливал. По статистике, самый высокий процент двоечников прихо­дился на четвертые и пятые классы, то есть последний год начальной и первый год средней школы. Чаще всего получали двойки по русскому и математике — и оставались на второй год.

Чтобы исправить эту ситуацию, в феврале 1949 года Министерство просве­ще­ния РСФСР и Отдел школ ЦК ВКП(б) сформулировали вполне четкий заказ советским детским писателям: создать произведения в жанре школьной по­ве­сти, в кото­рых были бы изображены случаи успешного преодоления этих проблем  Эта директива была оглашена на совещании по вопросам работы издательства «Детгиз»..

Борьба за успеваемость

К 1951 году Носов уже написал несколько сборников рассказов и повестей, сре­ди которых были знаменитые «Веселая семейка» (1949) и «Дневник Коли Си­ницына» (1950)  По сути, пожелания министерства уже вопло­щала «Веселая семейка»: герои повести тоже проходят путь от академической неуспевае­мости к ее полному преодолению. Однако здесь учеба оказывается скорее на втором плане: в центре повествования — история самодельного инкубатора и борьбы за жизнь искусственно выведенных цыплят (а в «Днев­нике Коли Синицына», где действие и вовсе происходит летом, — пионерская пасека).. «Витя Малеев» — история двоечника, превращающе­го­ся в отличника, и особо пристальное внимание здесь обращено даже не на зна­­­­ния и умения героя (или на их недостаток), а на оценки. Дети, герои по­вести, по­ра­зительным образом сосредоточены именно на количественных показа­телях. Они дают бесконечные обещания «учиться без двоек», «учиться без троек», «учи­ться на отлично», хотя о чем говорят эти отметки — до конца не ясно. Не­понятны и причины бесконечных неудов: если верить Вите Малееву (а за ним и Носову), это слабоволие и недостаточное усердие в приготовлении домашних заданий. Однако если приглядеться внимательно, то можно заме­тить, что есть и другие обстоятельства, которые Носов не раскрывает и не комменти­рует.

Помоги себе сам

Добиваясь от папы записанного решения заданной на дом задачи, Витя гово­рит, что его учительница, Ольга Николаевна, «ничего не объясняет»: «Всё толь­ко спрашивает и спрашивает». Настораживают и проблемы Кости Шиш­кина с русским языком: судя по количеству и параметрам ошибок, кото­рые он допускает, у него самая настоящая аграфия. А если еще вспомнить, что этот мальчик не сидит на месте (даже футбольным вратарем не смог побыть: побе­жал забивать мяч в чужие ворота), можно предположить, что у него и гиперак­тив­ность, и синдром дефицита внимания  Интерес Носова к детской психологии (об этом можно судить по его переписке с читателями-детьми и вообще по извест­ным данным биографии) позволяет пред­поло­жить, что все эти черты характера — не след­ствие хаотической выдумки, но значимые де­тали, которые, однако, даны скороговор­кой в силу самоцензуры и жанро­вых ограни­че­ний школьной повести..

Впрочем, на одну из причин Костиной неуспеваемости Носов указывает вполне определенно: отец мальчика погиб на фронте, когда тот еще был младенцем. Костя воспитан мамой и тетей, которые не успевали уделять ему должного внимания. Этим травматическим обстоятельствам уделено бук­ва­льно полстра­ницы: сказав об этом однажды, Носов больше не возвращается к проблеме послевоенной безотцовщины.

Главная идея в борьбе с неуспеваемостью и второгодничеством, по Носову, состоит в том, что ученик должен помочь себе сам. И у него нет другого спо­соба сделать это, кроме как невиданными усилиями сконцентрировать волю и направить ее на решение, казалось бы, нерешаемых проблем (в буквальном и переносном смысле). Интересно, как Носов упрощает собственную писатель­скую и психологическую задачу: каждый из мальчиков не успевает только по одному предмету (прямо по статистике Минпроса): Витя — по арифметике, а Костя — по русскому языку. Рецепт оказывается относительно прост: выпол­няя домашние задания, сделать самый трудный предмет приоритетным, взять учебники за предыдущие годы, пройти по ним старый материал и т. д. Однако как быть детям, систематически не успевающим по нескольким или сразу по всем предметам, — Носов не объясняет, хотя большинство второ­год­ников того времени относились именно к такому типу учеников.

Не рассказывает Носов и о том, как Косте Шишкину и Вите, его добровольному репетитору, удалось преодолеть Костину аграфию. Мы знаем, что Костя делал десятки ошибок даже в простейших сло­вах, но почему в финале он стал писать грамотно — неизвестно, ведь единствен­ным показателем его успеха выступает оценка. Столь же туманна история по­беды Вити над математиче­скими трудно­стями. Мальчик, который не пони­мал ни текстов задач, ни алгоритмов их ре­ше­­ния, вдруг сам начинает изобре­тать методы работы с ними. Благодаря ка­ким интеллектуальным ресурсам про­исходит этот про­гресс? Почему до этого Витя не понимал объяснения родителей, несколь­ких одноклассников и учителя?

Инструкции министерства просвещения

Носов учитывает не просто общее пожелание министерства отразить в литера­туре «борьбу за высокую успеваемость» — он следует и более конкретным ре­ко­мендациям. В январе 1949 года тогдашний министр просвещения Александр Вознесенский издал приказ, запрещавший перегружать школьников общест­венной, в том числе пионерской и комсомольской, работой, — возлагать пору­чения на одних и тех же учеников (так называемый актив) и задей­ствовать в такой работе двоечников. Учителям и пионервожа­тым было четко указано, что на первом месте — образовательный процесс. Это рас­поряжение министер­ства и стало причиной отстране­ния Кости и Вити от участия в ноябрь­ском школьном концерте (мальчики вы­шли на сцену «кон­трабандой»). Прямо из ми­ни­­стерских инструкций перекоче­вали в повесть и ре­ко­мендации по со­блю­дению режима дня, и борьба с «под­сказ­кой», и сдержан­но-ироническое отношение к публичным обещаниям исправить оценки.

В школе и дома

Несмотря на название повести, мы почти не видим Витю Малеева в школе и до­ма. Про школу известно только то, что там издают стенгазету, изредка пробирают двоечников, а потом организуют классную библиотеку, за которую назначают ответственными Костю и Витю. Мы не знаем ни кто из ребят с кем дружит, ни как выглядит учительница. Так же схематичны и домашние сцены.

Действие происходит в провинциальном городе не позже чем через пять лет после конца войны. О степени благосостояния семей можно судить по рассказу одного из одноклассников Вити о летней поездке с родителями на Черное мо­ре — весь класс слушает его так, как будто он побывал на Луне:

«— Море — оно большое, — начал рассказывать Глеб Скамейкин. — Оно такое большое, что если на одном берегу стоишь, то другого берега даже не видно. С одной стороны есть берег, а с другой стороны ника­кого берега нет. Вот как много воды, ребята! Одним словом, одна вода! А солнце там печет так, что с меня сошла вся кожа.
     — Врешь!
     — Честное слово! Я сам даже испугался сначала, а потом оказалось, что у меня под этой кожей есть еще одна кожа. Вот я теперь и хожу в этой второй коже».

Ни у Вити, ни у Кости, ни даже у примерной Витиной сестры Лики нет никаких обязанностей по дому, обычных для советских детей того времени: убрать ко­ридор общей квартиры или растопить керосинку, постоять в очереди за про­дук­тами или помыть посуду. Их святая обязанность — только хорошо учиться.

На самом деле причиной школьной неуспеваемости конца 1940-х — начала 1950-х часто было то, что дети выполняли все домашние обязанности взрос­лых, в то время как взрослые проводили большую часть дня на работе, но об этом соц­реа­листическая детская проза не рассказывала.

Память о войне

Близкая память о войне  Оба героя — 1940 или 1941 года рождения, и это последнее многочисленное предвоен­ное поколение. тоже никак не дает о себе знать, кроме небольшого и потому выглядящего несколько искусственно фрагмента об отце Кости. Ко­стя рассказывает, что его семья переехала из Нальчика. Это значит, что во вре­мя войны они жи­­ли на оккупированной территории, а следовательно, потом с трудом могли устроиться на престижную или ква­ли­фициро­ванную работу и поступить в высшие учебные заведения. Но и здесь по по­нятным причинам нет никакого комментария, и можно только догадываться, почему в тексте появляется этот топоним.

В домашних сценах можно обнаружить очень завуалированный намек на ухуд­шившуюся после гибели миллионов мужчин на фронте послевоенную демо­графию. У Вити жив отец и есть младшая сестра Лика, а у Кости нет ни братьев, ни сестер — он скорбно называет себя «одиноким» и жалуется, что ему не о ком позаботиться. Многочисленные звери, живущие у него дома, компенсируют по­­требность мальчика в эмоциональной привязанности, которой он лишен из-за гибели отца. Возможно, одиночество Кости — разгадка, ключ ко многим другим носовским сюжетам, в которых дети берут на себя заботу о животных. Не становятся ли цыплята, пчелы, мыши и щенки единственным доступным советским детям способом возместить отсутствие стабильной привязан­ности к родителям и близким?

Публикации

Впервые повесть Носова была опубликована в шестом номере журнала «Новый мир» за 1951 год, а вскоре вышла отдельным изданием в «Детгизе». За это вре­мя текст претерпел немало изменений: редакторы издательства спрямили мно­гие эпизоды, где демонстрировалась непосредственная детская реакция или, наоборот, моральные и психологические затруднения героев. Явные отли­чия двух вариантов немедленно заметили современники. Критик Зиновий Па­пер­ный выпустил статью «Витя Малеев в журнале и в книге», где изо всех сил ругал редакторов «Детгиза» за презрительное отношение к психологической детали и любым поведенческим «неправильностям».

В последующих изданиях книги Носов вернул некоторые сокращенные ранее фрагменты журнальной редакции. Однако один эпизод так и остался без изме­нений: это сцена разоблачения мни­мого больного Кости Шишкина одноклас­сниками. В первой журнальной вер­сии о том, что Костя на самом деле не бо­лен, а притворяется, узнаёт только один из маль­чиков, Леня, и уже потом рассказывает об этом всем остальным. Даль­ше перед ребятами встает дилемма: рассказать о прогулах Шишкина учи­тель­нице или не ябедничать и промолчать. Сам Витя, которому Костя дове­рился с само­го начала, решил этот вопрос одно­значно: если друг просит сохра­нить что-то в тай­не, ты обязан выполнить обещание.

В результате, когда на вопрос учительницы Ольги Николаевны о здоровье Шишкина Малеев вновь затягивает песню о его болезни, один из одноклассни­ков не выдерживает и при­знаётся. На перемене в класс приходит пионервожа­тый, и вопрос, кото­рый казался детям таким сложным, получает однозначное разрешение: если правда рассказана открыто, на виду у всех, и не с целью повре­дить человеку — это и есть поступок настоящего друга. А вот сокрытие правды, чем занимался на протяжении недели Витя Малеев, — признак «лож­ной дружбы». Витя со вздо­хом взваливает на себя звание «ложного друга», понимая при этом, что иначе не мог поступить.

Во всех книжных редакциях описания нравственных метаний Вити и его одно­классников сокращены до минимума: Ольга Николаевна сама обнаруживает симулянта Костю, когда приходит к нему домой вслед за своими учениками. Вопрос «вы­дать или не выдать» — личное дело «запутавшегося» Вити Малеева, но не общая проблема, которую решает весь класс. Сокращение этого эпи­зода совсем не случайно в общем идейном контексте повести. В своем отно­шении к успеваемости, прогулам и даже к сохранению личной тайны школь­ный класс должен был выглядеть монолитным и непоколебимым.

Принцип коллективной ответственности

Пожалуй, главное отличие тогдашней погони за хорошими оценками от похо­жих явлений сегодняшнего дня — в том, что в то время успеваемость ученика была не его личным делом, а зоной ответственности коллектива, к которому он принадлежал. Двойки Малеева и Шишкина — пятно на репутации звена, а потом и класса: все должны испытывать стыд и смущение от двоек и троек нерадивых учеников.

Ребята то и дело бегают домой к Косте и Вите, чтобы проверить, делают ли они домашнее задание. Такой же ревностный контроль над одноклассниками уста­навливает и сам Костя, став библиотекарем: теперь у него есть на это и мораль­ные права, и полномочия. В финале повести ребята собираются на очередное собрание — чтобы сообщить о том, что в их рядах не осталось ни одного троеч­ника. Мораль очевидна: высокого результата удалось добиться, потому что ре­бя­та были дружными. Ментор-пионервожатый завершает разговор словами: «Настоящая дружба состоит не в том, чтобы прощать слабости своих товари­щей, а в том, чтобы быть требовательным к своим друзьям».

Эта цитата — логичный итог работы Николая Носова по заданию министер­ства просвещения. «Правильный» жизнен­ный путь юного гражданина мог начи­нать­ся в школе только при условии полной академической успеваемо­сти. Став хорошистом или отличником, ученик должен был установить жесткий контроль над менее успешными ровесниками и требо­вать от них таких же высоких результатов.

Повесть о кающемся грешнике

Несмотря на то что повесть была фактически написана по министерскому зада­нию, «Витя Малеев» несколько десятилетий был востребован читателями. Почему? Носов соединил сюжет о борьбе с неуспеваемостью и притчу о каю­щем­ся и спасенном грешнике, добавив в свой текст иронию — редкую вещь в детской литературе сталинского времени.

Главный герой простодушен и откровенен: он часто признаётся в характерных детских слабостях или высказывает наивные мысли. Этот самоана­лиз демон­стрирует его психологический рост — взять хотя бы чистосердечный рассказ Вити о том, как бы он устроил школьную жизнь в начале учебного года, имей он такие полномочия:

«Если б я был главным начальником над школами, я бы сделал как-нибудь так, чтоб занятия начинались не сразу, а постепенно, чтоб ребята понемногу отвыкали гулять и понемногу привыкали к урокам. <…> Может быть, кто-нибудь подумает, что я ленивый и вообще не люб­лю учиться, но это неправда. Я очень люблю учиться, но мне трудно на­чать работать сразу: то гулял, гулял, а тут вдруг стоп машина — давай учись».

А вот психология Кости Шишкина — конфликтная. Паперный в своей статье иронизировал над тем, что в отдельном издании повести Носов превратил Шишкина в «кающегося интеллигента», однако рассказы Шишкина о его душевных терзаниях Носов из последующих изданий не убрал:

«Я так мучился, пока не ходил в школу. Чего я только не передумал за эти дни! Все ребята как ребята: утром встанут — в школу идут, а я как бездомный щенок таскаюсь по всему городу, а в голове мысли разные. И маму жалко! Разве мне хочется ее обманывать? А вот обманываю и об­ма­нываю и остановиться уже не могу. Другие матери гордятся сво­ими детьми, а я такой, что и гордиться мною нельзя. И не видно было конца моим мучениям: чем дальше, тем хуже!»

В ламентациях Шишкина едва различим новозаветный источник, совершенно невозможный для упоминания в советской печати: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Рим. 7:19–20).

Это сочетание иронии и психологизма с едва заметным христианско-морали­стическим подтекстом и было необычным в общем унылом контексте школь­ной повести и обеспечивало ее долгую популярность среди детей и особенно — родителей и учителей, которым этот психологизм, вероятно, казался еще более достоверным, чем их воспитанникам.

Сегодня повесть выглядит настолько привычной частью детского канона рус­ской литературы, что требуется усилие, чтобы увидеть, как писатель делает мерилом душевного спасения школьные отметки, а усвоение школьных норм и правил представляет как путь спасения.

Что еще почитать о «Вите Малееве в школе и дома»:

Мамедова Д. Наша книга детская, детская, советская. Неприкосновенный запас. № 1 (21). 2002.

Кукулин И. «Воспитание воли» в советской психологии и детская литература конца 1940-х — начала 1950-х годов. Острова утопии: Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы. М., 2015. 

Статья подготовлена в рамках работы над научно-исследовательским проектом ШАГИ РАНХиГС «Изоляционизм и советское общество: ментальные структуры, политические мифологии, культурные практики».