Чтение на 15 минут: «Люди 1920-х годов. Вопреки утопии»
Корней Чуковский прекращает писать детские сказки, митрополит Вениамин борется с разграблением церквей, а ученый Иван Павлов кроет советскую власть в трамвае. В издательстве «Бослен» вышла книга Маргариты Шиц и Александра Кобеляцкого «Люди 1920-х годов. Вопреки утопии». Мы публикуем фрагменты
1922
Митрополит Вениамин противостоит разграблению церквей
23 февраля 1922 года ВЦИК принимает постановление «Об изъятии церковных ценностей для реализации на помощь голодающим».
Таков ответ власти на воззвание патриарха Тихона, благословившего церковноприходские советы жертвовать в пользу голодающих драгоценные предметы, не имеющие богослужебного пользования, и собирать добровольные пожертвования. Начинается насильственное изъятие из церквей предметов культа, имеющих хоть малейшую ценность.
13 марта митрополит Вениамин рассылает духовенству Петроградской епархии инструкцию, как вести себя при изъятии ценностей в храмах:
«Ввиду участившихся случаев посещения действующих и закрытых храмов разными лицами для проверки храмовых описей и даже изъятия священных предметов преподаются следующие руководящие указания… При этих посещениях обязательно должен присутствовать священник с пятью или в крайнем случае тремя представителями прихожан местного храма, как это требуется инструкцией по изъятию церковных ценностей. <…> Священник, входя в храм, должен предупредить, что храм, хотя бы и закрытый или взятый под охрану как имеющий музейное значение, для верующих, пока в нем остается святой престол, священный и всякое не соответствующее его святости поведение является оскорблением религиозного чувства верующих. Облачившись в епитрахиль и поручи, так как придется ему касаться престола и священных сосудов, священник показывает посетителям священные драгоценные церковные предметы согласно описи. При этом он должен предупредить посетителей, что вход в святой алтарь мирянам воспрещается, тем более неправославным. Священные же предметы, находящиеся в святом алтаре, он покажет, вынося на клирос, обязательно держа в своих руках и не позволяя касаться к ним рукам неосвященным, так как и сам их касается только в священном облачении. Если же посетители на предупреждение священника не обратят внимания, войдут в святой алтарь и там будут вести себя неблагоговейно, то в таком храме и алтаре, прежде чем начать службу после такого посещения, должно быть совершено малое освящение… <…> Священные сосуды и освященные предметы священник по церковным канонам и распоряжению церковной власти не может отдать посетителям. Если же они будут настойчиво требовать, то должен заявить: берите сами. В самом акте изъятия должно быть отмечено, что перечисленные церковные священные предметы взяты самими посетителями».
Власти прекрасно понимают, что верующие и священники будут протестовать против вторжения в алтари храмов светских лиц. 15 марта в Шуе красноармейцы открывают огонь по толпе прихожан, пытавшихся помешать изъятию ценностей из Воскресенского собора. Спустя четыре дня Ленин отправляет членам Политбюро ЦК РКП(б) секретное письмо:
«Для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. <…> Все соображения указывают на то, что позже сделать это нам не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс… <…> Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли об этом в течение нескольких десятилетий. <…> Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше».
Судьба митрополита Вениамина, пользовавшегося огромным авторитетом у прихожан, предрешена. 1 июня его арестовали, а уже через десять дней в зале бывшего Дворянского собрания (ныне — Большой зал Санкт-Петербургской филармонии) начался судебный процесс над петроградским православным духовенством. Подсудимых обвиняли в противодействии декрету советской власти об изъятии церковных ценностей. На деле большевики опасались, что митрополит Вениамин своим авторитетом сорвет планы по созданию послушной им обновленческой Церкви. Владыка держался мужественно и своей вины не признал.
Из десяти человек, приговоренных 5 июля к расстрелу, шестерых помиловали. Владыку, архимандрита Сергия (Шеина), профессора Ю. П. Новицкого и юриста Александро-Невской лавры И. М. Ковшарова расстреляли в ночь с 12 на 13 августа 1922 года.
1924
Иван Павлов кроет советскую власть в трамвае
Нобелевский лауреат Иван Петрович Павлов, не стесняясь в выражениях, ругает советскую власть. Неоднократно и публично. Студент, а впоследствии профессор истории Николай Полетика в марте 1924 года встречает Ивана Петровича в ленинградском трамвае девятого маршрута.
«Невысокий сухощавый старичок, нисколько не стесняясь, „крыл“ советскую власть: Бога не признают, церкви закрыли, религию уничтожили, комсомольские походы в церкви делают, верующих разгоняют, а рабочим есть нечего, все продукты пошли в склады для партийных, при царе жилось свободней, чем сейчас, и т. д. и т. п. Пассажиры трамвая слушали внимательно, прикрывая лица газетами. Старичок вылез у Военно-медицинской академии и исчез в ее дверях».
Спустя год он покинет академию навсегда — в знак протеста против запрета на обучение детей священников. «Мне, сыну попа, — заявил Павлов, — преподавать в академии не следует, если оттуда изгоняют верующих студентов».
Сам Павлов не скрывал своей веры. Он был старостой Знаменской церкви в Санкт-Петербурге, сохранение которой он отстоял в высоких московских кабинетах. Через некоторое время после его смерти храм был закрыт, а в 1940 году и вовсе снесен.
Ближе к концу 1920-х годов в академических институтах начались «чистки». Изгоняли студентов дворянского и купеческого происхождения, бывших военных. Однако «чистки» не затронули лаборатории Павлова, где вместе трудились и коммунисты, и бывшие белые офицеры, и верующие. Иван Петрович оценивал сотрудников исключительно по результатам их исследований и часто бранил «господ коммунистов», которые не проявляли рвения в науке.
Поэтому, когда к Павлову в 1933 году приехал представитель секции научных работников и сообщил о предстоящей «чистке антисоветских элементов», Павлов с криком «Вон, сволочь!» буквально вышвырнул его из лаборатории. Возмущенные члены секции отправились с жалобой к первому секретарю Ленинградского обкома ВКП(б) С. М. Кирову и услышали в ответ: «Ничем вам помочь не могу». На выходки единственного в стране нобелевского лауреата власти смотрели сквозь пальцы. Павлов мог свободно писать одному из коллег о том, что Советское государство не выполнило самых существенных обязательств перед народом — это было ясно из «прошлогоднего голода до степени людоедства со всесоюзным ужасающим тифом и теперешнего недоедания в массе, отсутствия достаточного топлива, тесноты и грязи, недостатка в самых обыкновенных лекарствах и т. д. и т. д.».
С возрастом Павлов поумерил критику в адрес коммунистов и даже согласился стать делегатом Колтушского сельсовета. Вместе с тем он не раз пытался спасти невинных людей от преследований со стороны карательных органов и критиковал посягательства государства на автономию науки. В 1925 году Павлов писал епископу Луке: «В тяжелое время, полное неотступной скорби для думающих и чувствующих, чувствующих по-человечески, остается одна жизненная опора — исполнение по мере сил принятого на себя долга».
1927
Корней Чуковский бьется за «Бармалея»
В 1920-е годы Корней Чуковский написал большинство своих сказок, за исключением «Крокодила», вышедшего еще до революции.
В 1923-м на прилавках магазинов появились «Мойдодыр» и «Тараканище», за которыми последовали «Мухацокотуха», (1924), «Бармалей» (1925), «Федорино горе» (1926), «Чудодерево» (1926), «Телефон» (1926), «Путаница» (1926), «Краденое солнце» (1927). Затем начались проблемы. 25 сентября 1927 года Чуковский записывает в дневнике:
«Позвонил Розенблюм. К. И., запретили вашего „Бармалея“ — идите к Энгелю В Гублит, цензуру. — хлопотать. Пошел. Энгель большелобый человек лет тридцати пяти.
Я стал ругаться. „Идиоты! Позор! Можно ли плодить анекдоты?“ И пр. Он сообщил мне, что Гублит здесь ни при чем, что запрещение исходит из Соцвоса Органа, управлявшего детскими учреждениями., который нашел, что хотя „книга написана звучными стихами“, но дети не поймут заключающейся здесь иронии».
Начальник Главлита П. И. Лебедев-Полянский поддержал мнение о запрете «Бармалея», хотя предыдущие три издания этой сказки ни у кого сомнений не вызвали. «Сердце, сердце! На какие пустяки приходится тратить его», — восклицает Чуковский в дневнике.
Писатель встревожен, раздосадован и опечален: в конце августа запрещают публиковать только что написанного «Айболита». Цензор и главред Ленгиза Горохов говорит Чуковскому: «Мне лично „Айболит“ понравился. Я прочитал его вслух своему сыну. Очень мило, очень оригинально. Но как главный редактор, я не могу пропустить эту вещь. Теперь такие строгости, теперь у власти ГУС, которому мы должны подчиняться». ГУС (Государственный ученый совет) запретит в следующем, 1928 году и новый выпуск «Чудо-дерева». На фоне обсуждения первого пятилетнего плана сказка о том, что дефицитные товары растут на деревьях, кажется ученому совету не соответствующей задачам социалистического воспитания детей.
Это были не первые и не последние нападки на сказки Чуковского. Троцкий упрекал автора «Таракана» за «мещанство». Главполитпросвет Наркомпроса по инициативе Крупской еще в 1920 году разослал инструкцию об изъятии из библиотек «идеологически вредной и устаревшей» литературы. Инструкция содержала имена 97 писателей, в том числе Корнея Чуковского.
В 1928 году ополчились на «Крокодила». 1 февраля в «Правде» появилась статья Крупской «О „Крокодиле“ Чуковского».
«Что вся эта чепуха обозначает? Какой политический смысл она имеет? <…> Герой, дарующий свободу народу, чтобы выкупить Лялю, — это такой буржуазный мазок, который бесследно не пройдет для ребенка. Приучать ребенка болтать всякую чепуху, читать всякий вздор, может быть, и принято в буржуазных семьях, но это ничего общего не имеет с тем воспитанием, которое мы хотим дать нашему подрастающему поколению. Такая болтовня — неуважение к ребенку. <…> Я думаю, „Крокодил“ ребятам нашим давать не надо не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть».
Целая армия учителей и критиков набросилась на Чуковского. В резолюции, принятой на собрании родителей Кремлевского детсада, содержался призыв к бойкоту «чуковщины», особенно в «момент обострения классовой борьбы».
После чтения письма одного педагога, укорявшего автора в том, что он забивает «головы наших ребят всякими путаницами», писателю стало не то чтобы грустно, а душно: «Письмо затхлое, словно из погреба». В конце концов Корней Иванович прекратил писать детские сказки и полностью переключился на литературную критику, редактирование и переводы.
