Наркотики и наркоманы: взгляд социолога

Александра Дмитриева — о том, как употребление запрещенных препаратов влияет на стиль жизни человека

Разговор Кирилл Головастиков, Ирина Калитеевская

Александра Дмитриева — кандидат социологических наук, независимый исследователь.

— Вы как социолог опрашивали потребителей наркотиков?

— Да, в первую очередь мои информанты — это потребители наркотиков. Сопутствующую информацию я брала из документов: законов, уголовных дел и так далее.

— Какие задачи были у вашего исследования?

— Когда я писала диссертацию, моей задачей было отойти от уже сущест­вующих моделей осмысления вопроса, например медикализированной или юридической, и разработать собственную. Я сознательно не изучала потреби­телей инъекционных наркотиков, потому что целью моей диссертации было описать именно тех людей, которые употребляют наркотики, но при этом их жизнь не особенно меняется для внешнего наблюдателя. С потребителями инъекционных наркотиков это все-таки, как правило, происходит.

— Почему именно такая цель была поставлена?

— Мы живем в обществе потребления — по соответствующей теории, любое потребление в таком обществе в принципе нормально. И я исходила из идеи, что потребление наркотиков в обществе потребления тоже может быть нормально интегрированной в общество практикой и задавать траектории человеческого поведения, формировать практики. Я изучала, как потребление разных видов наркотиков формирует разные стили жизни и как в зависимости от стиля жизни человек занимает ту или иную позицию в социальном прост­ранстве. И наоборот, как в зависимости от позиции, которую занимает человек, конструируется его стиль жизни, в том числе потребительские практики.

— Разделение на инъекционных потребителей и остальных актуально только для вас как исследователя или для ваших информантов тоже?

— Нет, конечно, это вообще очень значимая граница. Прежде всего, с точки зрения парадигмы общественного здоровья, для которой принципиальными, наоборот, окажутся исследования инъекционного потребления. Именно в процессе инъекционного потребления люди могут заразиться так называе­мыми социально значимыми заболеваниями: ВИЧ, гепатитами и так далее. Это, в свою очередь, влияет и на людей, которые вообще не употребляют наркотики, например на эпидемиологическую ситуацию в районе, городе, стране и так далее.

Для информантов, конечно, это разделение важно тоже. Среди инъекционных потребителей многие в разговоре сожалеют, что стали употреблять именно так: например, потому что они заболели болезнями, от которых не могут вылечиться, или не получают терапию. И мало того что они стигматизированы в обществе, они стигматизированы и внутри сообщества потребителей наркотиков.

— И такую стигматизацию вы изучали?

— Я пыталась изучить разные уровни общества, на которых происходит проведение границы между потребителями наркотиков и остальными людьми и происходит стигматизация потребителей наркотиков. Начиная с самого высокого уровня — государства, для которого общество — обезличенная недифференцированная масса. На самом высоком уровне государство принимает решение, что наркотики — это ненормально, и проводит границы между нормативными и ненормативными людьми. И дальше структура только раскручивается. Появляются медицинские органы, которые проводят границы между больными и здоровыми. Возникает поле права, в котором появляются люди, которые соблюдают законы, и люди, которые закон нарушают. Дальше мы спускаемся до уровня полиции, на котором есть сотрудничающие и люди, которые оказывают противодействие. И в результате образуется очень большое и разветвленное пространство регулирования наркотиков.

С другой стороны, есть большое разветвленное пространство всего, что связано с наркотиками: потреблением, хранением, транспортировкой, изготовлением и так далее. Получается огромная махина, состоящая из двух частей, каждая из которых воспроизводится: одна — чтобы производить и потреблять, другая — чтобы регулировать. По всей видимости, раз обе эти стороны воспроизводятся так давно, значит, нам это зачем-то нужно.

— В результате исследования вы установили, что регулирующая сторона неадекватно устроена?

— Скажем так, эта машина не очень правильно работает, потому что она изначально не совсем правильно настроена. Те, кто нуждается в помощи, попадая в эту мясорубку, помощи не получают; кроме того, в мясорубку попадают и те, кто в помощи не нуждается. У нас даже лечение устроено как наказание, как наказательно-воспитательный процесс. И в этой неэффектив­ной системе преобладает моральный дискурс, из-за чего она еще более неэффективна.

— Расскажите про свои самые интересные кейсы.

— Я долго изучала коммуну людей, которые объединились вокруг выращива­ния марихуаны. Я смотрела, как формировалось их сообщество и как менялся их стиль жизни.

Я познакомилась с одним из членов этой коммуны на собственном семинаре. Семинар назывался «Стили жизни и стили потребления разных наркотиков», а молодой человек, очевидно, ощущал свою принадлежность к стилю жизни, связанному с потреблением марихуаны, и пришел послушать. После семинара он рассказал мне про коммуну, и я стала приходить к ним в гости и беседовать с жильцами.

Оказалось, что все началось с девушки, которая ездила автостопом в Голландию, привезла оттуда семена, посадила их и стала выращивать вместе со своим молодым человеком. К ним стали приходить в гости соседи, друзья. Как-то получилось, что люди настолько вовлеклись в процесс выращивания и общения, что не просто приходили и уходили, но постоянно оставались в этом процессе — до такой степени, что стали вместе жить.

Привычный ритм жизни у них съехал. В процессе потребления они обсуждали, как тебя контролирует рабочее место, если ты приходишь и уходишь каждый день в одно и то же время, и нужно ли так жить. В результате почти у всех поменялась форма занятости: они стали работать дистанционно или в мобиль­ном графике. Все это, разумеется, подтверждалось разной философией: для них появление этой марихуаны и совместное курение как бы превратилось в создание новой философии их жизни. И от кухонного обсуждения они перешли к созданию этой жизни.

Возможно, это звучит как история малолетних укурков, но это не так. Это интеллигентная молодежь, девушка — программист, два молодых человека — журналисты, четвертый — фотограф, все работают в хороших организациях. Мне было важно показать, что это люди, которые, помимо употребления марихуаны, интересуются и занимаются много чем еще, остаются включен­ными во все сферы жизни, причем на довольно высоком профессиональном и интеллектуальном уровне, они реализуют себя. Просто они нашли себя в этом стиле жизни, который задает определенный ритм.

— Какой случай был для вас самым сложным?

— Мой самый длинный кейс — это история человека, который, когда ему было 23 года, выпал из окна, сломал позвоночник и потерял возможность передви­гаться самостоятельно. И в силу этих обстоятельств он, в частности, начал продавать наркотики, в основном психоделические. Когда мы с ним встретились, ему было 42 года, он продолжал употреблять и передвигаться на коляске. Для меня он был примером человека с мультимаргинальным статусом, всесторонне исключенным — есть такой вариант методологии, когда мы изучаем именно крайние случаи, чтобы показать самые яркие черты процесса.

При этом важно понимать, что в нормативном понимании такой человек может быть исключен из очень разных сфер жизни, но при этом включен в огромное количество других сфер, которые для нас закрыты и незаметны.

Я думаю, вы можете себе примерно представить, какова жизнь инвалида в нашей стране — тем более инвалида-опорника, тем более мужчины, с которым это произошло в самый расцвет жизни, период активного взросления и перспектив. Оказалось, что наркотики сыграли в его жизни очень важную поддерживающую роль и они стали для него способом адаптации к новым условиям. На первых порах это и адаптация к боли, и психологическая адаптация, и возможность зарабатывать деньги.

Он создал себе невероятный образ жизни: купил японский автобус с ручным управлением, благодаря которому стал очень мобильным — гораздо более мобильным, чем многие люди, имеющие возможность передвигаться. Грубо говоря, он создал вокруг себя пространство, в котором он казался абсолютно нормальным. Доходило до абсурдных вещей: чтобы развивать моторику, он делал трубочки из всяких странных вещей — скотча, проволок, ракушек — всего, что попадалось под руку. И делал это настолько искусно, что один петербургский канал однажды приехал снять репортаж о прекрасном инвалиде, который, сидя у себя в автобусе, делает чудесные диковинные украшения.

— Наркотики, связанные с другими образами жизни, вы тоже изучали?

— Да. На вершине экономической пирамиды был кокаин — наркотик, который определяет самый дорогостоящий стиль жизни. Посередине были дискотечные наркотики — амфетамин и другие, с соответствующими потребителями. Плюс промежуточные аптечные препараты, которые непонятно являются ли наркотиками.

— Что первично — употребление кокаина или соответствующий стиль жизни?

— Я думаю, это двойственный процесс. С одной стороны, если вы употребляете определенные наркотики, вам может казаться, что вы становитесь носителем какого-то привилегированного статуса. С другой стороны, если вы уже сами по себе являетесь носителем привилегированного статуса, например зараба­тываете много денег, то можете решить, что вам по статусу положено употреблять что-то дорогостоящее, кокаин.

— Вам сложно было работать с информантами?

— С самими информантами мне совершенно не сложно работать. Сложно бывает, когда они находятся в условиях, откуда их трудно достать. Я работала в проекте «Уличные юристы», цель которого — оказание юридической помощи на самом низовом уровне.

В некоторых случаях люди обращались очень поздно, когда на них уже были заведены уголовные дела. Поэтому в тот момент, когда появилась я со своими интервью, кто-то уже был в местах лишения свободы. Так, например, одно из интервью я брала у человека, который находился в тот момент в колонии.

— Информантам вы всегда честно говорите, что вы социолог?

— Да, я говорю, что я социолог. Иногда говорю, что я журналист, потому что не все в курсе, кто такой социолог.

— В академической среде нормально относились к вашей диссертации?

— Наверное, так же, как к самим наркотикам: с одной стороны, немного страшно, с другой — интересно. Были и негативные реакции, было много дурацких вопросов…

— …употребляете ли вы наркотики вместе с ними?

— Видите, насколько это очевидно. Ты заканчиваешь свое выступление, и первый вопрос, который тебе задают: а вы употребляли наркотики вместе со своими информантами? Просто есть схемы, в рамках которых принято исследовать эту тему, и, когда ты уходишь от схем, натыкаешься на барьеры. Но защита диссертации прошла на удивление удачно: члены совета стали выступать с речами, что, мол, давайте признаем, что войну с наркотиками мы проиграли, и даже произносить неожиданные лозунги.

— Вы упомянули моральный дискурс, который существует на эту тему. Его вы изучали?

— Специально нет, он уже хорошо изучен. Но когда я преподавала, я приходила к студентам в незнакомую аудиторию и задавала вопрос «Что такое наркотики?». Чаще всего ответы были на детском уровне: наркотики — это плохо, потому что мне так сказали. Люди убеждены, что мир поделен на черное и белое; при этом они ничего не знают и ничего объяснить не могут. А если копнуть глубже, окажется, что наркотики — это, конечно, плохо, но интересно, потому что запрещено.

Получается, что проблема в том, что очень мало более-менее объективной информации о наркотиках. Почему я не могу об этом почитать, чтобы понять, что это, какие есть способы потребления и какие от них последствия? Информационное поле оказывается неадекватным. И из-за этого формируется некомпетентное потребление с печальными последствиями, которые тоже отражаются в этом информационном поле.