Расшифровка Дневник как способ стать лучше

Как люди стали вести дневники, чтобы исправлять свои недостатки, и о чем такие дневники могут нам рассказать

Автор Илья Венявкин

28 августа 1981 года только что поступивший в ЛГУ студент Игорь О. записал в дневнике: 

«Еще 2–3 дня, и для меня начнется новая жизнь. Сейчас я хочу дать самому себе торжественную клятву, клятву на будущее. 1) Не про­пускать занятий, настойчиво овладевать знаниями, всеми силами стремиться к своей мечте. 2) Много читать (по собствен­ному плану). Создавать свою библиотеку. 3) Быть „вполне хорошим“, то есть не пить и не курить абсолютно, очистить свой язык от мата, быть всегда чистым и аккуратным. 4) Актив­но участвовать в работе, особенно научно-исследовательской. 5) Разви­ваться физически. Боже мой, план-то хорош, но какой казенный, дурацкий стиль изложения! Если когда-нибудь эта тетрадь попадет в чужие руки, вот он посмеется надо мной! Ну да ничего, научусь со временем».

Планам Игоря действительно было не суждено сбыться. Ну, по крайней мере, в последующих дневниковых записях он жалуется, что ему не хватает силы воли, что он сбивается с ритма, и вообще обещает начать новую жизнь снова и снова. Я, честно говоря, готов предположить, что в таком же положе­нии оказывались многие и из слушате­лей этой лекции: добровольно взятые на себя обязательства очень быстро оказывались нереализованными и позабытыми. Но почему вообще Игорю пришло в голову эти обязательства брать? Откуда взялся этот казенный и дурацкий стиль изложения, который он сам и ощущает таковым? Как нам интерпретировать его стремление «стать лучшей версией себя», как это сейчас принято говорить? И какую роль в таких проектах самотрансформации играют дневники?

В конце первой лекции мы говорили о том, что дневник находится на пересе­чении трех линий напряжения и одна из них связана с теми сложно­стями, которые возникают, когда мы пытаемся перенести человеческую личность на бумагу. Что происходит в тот момент, когда люди начинают фиксировать свои мысли, поступки и чувства на бумаге и стараются лучше понять себя и упорядочить свою жизнь?

Идея познания себя и изменения себя занимала лучшие умы человечества как минимум со времен Античности. Если говорить совсем грубо, то за всеми такими идеями стояла интуиция, что человек при рождении не получает знания о том, как вести достойную жизнь, каково истинное устройство мира или как обрести спасение. Для того чтобы получить доступ к этим истинам, он должен совершить целенаправленное усилие и работать над собой. Разные интеллектуальные традиции предлагали самые разные практики такого само­совершенствова­ния — от разговора с наставником-философом до отшельни­чества или медитации. 

О возможности ведения дневника для самонаблюдения и самоисправ­ления одними из первых, судя по всему, заговорили английские пуритане в конце XVI — начале XVII века. Многие движения, возникшие в рамках Реформации, уделяли основное внимание вопросу личного спасения, которое должно было прийти через веру. Они делали акцент на способно­сти человека самостоятель­но анализировать свои движения души и следить за тем, чтобы не отклоняться от истинной веры. Такой анализ позволял сравнить свои благие дела и прегре­шения и убедиться в том, что Бог не покинул тебя. Раньше функцию сведения морального баланса выполняла исповедь, но пуритане отказались от посредни­чества Церкви и обратились к другому помощнику — дневнику. Дневники эти, как правило, не публиковались, но они ходили внутри общины и играли роль модели и вдохновляли других авторов на ведение дневников.

К середине XVII века был опубликован целый ряд текстов с подробными инструкциями, как вести такие дневники. Самый известный из них — это книга Джона Бидла «Дневник благодарного христианина» (1656). Бидл предлагал авторам дневников регулярно перечитывать их, чтобы увеличивать чувство самоумаления и отвращения к себе — те чувства, какие только и прилично иметь перед лицом Господа.

По мере секуляризации английского общества многие авторы отказывались от прямой религиозности, но общий настрой на самоконтроль и ведение моральной бухгалтерии сохранялся. Без этого тяжело понять один из самых знаменитых дневников XVII века, который вел морской чиновник Сэмюэль Пипс. Пипс подробно описал в дневнике не только Великий лондон­ский пожар 1666 года и чуму 1665-го, но и поступки вполне стыдные: свои любовные похождения, ссоры с женой и издевательства над слугами. В декабре 1664 года он записал в дневнике: 

«Вчера вечером легли рано и разбужены были под утро слугами, которые искали в нашей комнате ключ от комода, где лежали свечи. Я рассвирепел и обвинил жену в том, что она распустила прислугу. Когда она в ответ огрызну­лась, я ударил ее в левый глаз, причем настолько сильно, что несчастная принялась голосить на весь дом; она пребывала в такой злобе, что, несмотря на боль, пыталась кусаться и цара­паться. Я попробовал обратить дело в шутку, велел ей перестать плакать и послал за маслом и петрушкой; на душе у меня после этого было тяжело, ведь жене пришлось весь день прикладывать к глазу припарки; глаз почернел, и прислуга заметила это».

Такую откровенную и немного отстраненную фиксацию событий тяжело понять, если не принимать в расчет, что Пипс вел свой дневник в том числе и для того, чтобы самосовершенствоваться.

Идея о связи морального самосовер­шенствования и дневника продолжила набирать популярность и в XVIII веке. В 1771 году влиятельный швейцарский богослов и просветитель Иоганн Каспар Лафатер опубликовал книгу, которая называлась «Секретный дневник наблюдателя за самим собой». Этот текст, как видно из его названия, уже заключал в себе парадокс: Лафатер утверждал, что этот предельно искренний дневник он вел исключи­тельно сам для себя — тем не менее текст был опубликован при его жизни, а вскоре за первым томом дневников последовал и второй. Среди европейских читателей у Лафатера появилось множество подражателей, которые, так же как и он, связали искрен­ность и литературность: они начали вести интимные дневники, тайно или явно надеясь на то, что их текст представляет публичный интерес.

Часть успеха Лафатера была связана с тем, что он предложил читателям простой и понятный способ вести дневник. Текст начинается с двенадцати обязательных правил на каждый день. Главное в них — регулярность обраще­ния к ним для самопроверки. Лафатер обещал сверяться с ними каждое утро и каждый вечер. Вот этот набор правил в моем вольном изложении:

1. Никогда не просыпаться, не воздав хвалу Господу и не задумавшись о том, что этот раз, возможно, последний.

2. Никогда не начинать занятий, не попросив на коленях Господа о помощи и благословении.

3. Не совершать ничего такого, о чем бы я мог пожалеть в свой смертный час.

4. Каждый день читать главу в Библии и обдумывать у себя в голове.

5. Каждый день совершать доброе дело.

6. Быть полезным своей семье.

7. Не пить и есть до того состояния, чтобы это помешало моим делам. 

8. Всюду оставлять за собой что-то полезное, куда бы я ни пошел.

9. Не спать дольше чем до восьми часов.

10. Не засыпать, не помолившись.

11. В молитвах поминать своих родителей, жену, детей, слуг, друзей и так далее.

12. Каждый вечер читать свои записки и отмечать, сколько правил я упустил.

Одиннадцать из двенадцати этих правил не имели никакого отношения к днев­нику — они затрагивали обычный распорядок дня. Но важно, что каждый день человек должен был возвращаться к своему дневнику. И именно дневник в этой ситуации выступал инструмен­том, который позволял унифи­цировать личность: он задавал такие правила, которые должны были соблю­даться в течение всей жизни, он служил инструментом, который позволял не откло­ниться от выбранного идеала.

Еще более проработанную систему моральной бухгалтерии предложил писатель, политик и один из американ­ских отцов-основателей Бенджамин Франклин.

В 1791 году была опубликована автобиография Франклина, которая должна была показать читателю ценность работы над собой и своим характером. Франклин верил в постоянную и регулярную работу над собой. Вот, в частно­сти, что он писал: 

«Человеческое счастье создается не столько большими удачами, кото­рые случаются редко, сколько небольшими каждодневными улучше­ниями. Так, если вы научите бедного молодого человека бриться самому и содержать свою бритву в порядке, вы можете сделать гораздо больше для его счастья в жизни, чем если бы вы дали ему тысячу гиней».

Для того чтобы облегчить такую работу по собственному улучшению, Франк­лин разработал особую систему. Он выде­лил тринадцать добродетелей: воздержание, молчание, порядок, решительность, бережливость, трудолюбие, искренность, справедли­вость, умеренность, чистота, спокойствие, целомудрие, скромность. Затем в специально отведенной для этого книжечке разлиновал страницы красными чернилами так, чтобы получилось семь столбиков по чис­лу дней недели и тринадцать строк с названиями добродетелей. Методика заключалась в том, что на первой неделе нужно было следить за тем, чтобы не отклоняться от первой добродетели — в этом случае от воздер­жания, на второй — от воздержания и молчания, на третьей — от воздержа­ния, молчания и порядка и так далее. В случае нарушения в таблицу ставилась черная точка. Курс состоял из тринадцати недель, а год включал четыре цикла. В идеале курс должен был заканчиваться чистой таблицей без единой черной точки.

Франклин отдельно оговаривал распорядок дня по часам. Так же как и Лафа­тер, он предлагал начинать день с вопроса: «Что я сделаю сегодня хороше­го?» — а заканчивать вопросом: «Что я сделал хорошего?» Между этими вопросами умещались по четыре часа работы до и после полудня, чтение днем и музыка, развлечение или беседа вечером. 

Франклин, конечно, писал о своей системе как об истории успеха. Но русскому читателю «Франклинов­ский журнал» если и знаком, то скорее как провал. Самым известным последователем Франклина в русской культуре был Лев Толстой. Вот описание мучительных и неудачных попыток самосовершен­ствования из его юношеского дневника 1851 года. Собственно говоря, таких записей в дневнике Толстого того периода много, и ту запись, которую я вам сейчас прочту, можно счесть типичной для того периода его жизни.

«Встал немного поздно и читал, но писать не успел. Приехал Пуаре, стал фехтовать, его не отправил (лень и трусость). Пришел Иванов, с ним слишком долго разговаривал (трусость). Колошин (Сергей) пришел пить водку, его не спровадил (трусость). У Озерова спросил о глупости (при­вычка спорить) и не говорил о том, что нужно, трусость. У Беклемишева не был (слабость энергии). На гимнастике не прошел по переплету (трусость) и не сделал одной штуки оттого, что больно (нежничество). У Горчакова солгал, ложь».

В отличие от того, что предписывал Франклин, Толстому так и не удалось добиться, чтобы в его дневнике возникла таблица без единой черной точки. Он мучился и страдал от собственного несовершенства. При этом важно помнить, что, несмотря на то что культура самопознания, к которой Толстой приобщился, на тот момент имела вполне светский характер, она все еще сохраняла отчетливую религиозную подоплеку.

Еще одним важным событием, которое сделало возможным широкое распро­странение дневника как инструмента внутренней трансформации, стала образовательная революция. Она свя­зана с идеями Просвещения, а именно со взглядами философов Джона Локка и Жан-Жака Руссо. В трактате «Мысли о воспитании» Локк одним из первых задумался о том, какую роль должно играть воспитание или образование в процессе формирования современного человека. Локк исходил из того, что все человеческое познание основывается на опыте — люди при рождении наделены умом, похожим на чистый лист, белую бумагу без знаков и идей. Соответственно, тем сильнее должна быть роль, которую играет воспитание. Локк писал: 

«Можно, мне думается, сказать, что девять десятых тех людей, с которыми мы встречаемся, являются тем, что они есть, — добрыми или злыми, полез­ными или бесполезными — благодаря своему воспитанию». 

В рамках такой логики самой важной эпохой для формирования личности оказывается детство, когда малейшее неправильное впечатление может пагубно отразиться на человеке, когда он уже повзрослеет.

Многие идеи Локка были развиты Руссо в книге «Эмиль, или О воспитании». Руссо видел в цивилизации и культуре угрозу для человека — и считал, что для развития личности человек должен держаться вдали от общества. Важно, что Руссо написал не трактат, а роман, повествующий о жизни моло­дого воспитан­ника Эмиля. И многие читатели Руссо восприняли книгу как руководство к действию и попыта­лись применить идеи философа к воспитанию собствен­ных детей. Вслед за Руссо европейский книжный рынок заполнили многочис­ленные трактаты по воспитанию детей и руководства для родителей.

Как часто бывает, идеи Руссо не приве­ли к более свободному воспитанию. Многие образовательные теории просто перенесли акцент с внешнего контроля на контроль внутренний: они признава­ли пагубность телесных наказаний, но предлагали родителям более деталь­ный контроль над внутренней жизнью ребенка. В частности, они предлагали с раннего детства приучать ребенка к самонаблюдению и самоконтролю. Неудивительно, что важным инстру­мен­том для этого должен был стать дневник: теперь ребенок должен был вести его регулярно и разбирать вместе с родителями.

С тех пор прошло уже больше двухсот лет, но инструменты, которыми поль­зуются авторы дневников для улучше­ния себя, по большому счету радикаль­но не изменились. Во многие из них так и заложена идея регуляр­ности записей: важно не то, что вы пишете, а то, про­пускаете вы дни или нет. Для лучшего учета информации все должно быть структурировано с помощью таблиц, списка или графика. Важны не конкретные показатели одного дня, а общая динамика и общая целостность личности. Записи нужно подвергать самопро­верке и корректировке: дневник нужно регулярно перечитывать, анализиро­вать прошлое и планировать будущее. Ну и наконец, дневник должен содер­жать в себе образ желаемого поведения: невозможность достигнуть этого идеала и составляет основной сюжет такого дневника.

Книги-руководства по ведению днев­ника, издаваемые сегодня, в основном принадлежат к литературе в жанре селф-хелп: они обещают помочь преодолеть психологическую травму, разобраться с личными неудачами или добиться карьерного успеха. В качестве примера я могу привести методику «Магия утра» современного американ­ского мотивационного спикера Хэла Элрода. В этой методике дневнику отводится ключевая роль. Элрод утверждает, что в юности попал в автомобильную аварию, пережил клиническую смерть и его методика помогла ему справиться с депрессией. Он предлагает читателям начинать каждый день с часового цикла осознан­ных практик — и в эти осознанные практики входит дневник. Перед тем как начать вести такой дневник, читатели Элрода должны дать себе такое обещание: 

«Я обязуюсь писать в дневнике „Чудесное утро“ каждый день, потому что знаю: это позволит мне обрести бо́льшую ясность самоосознания и понимания мира, а также укрепит мою приверженность целям, мечтам и чудесам, которые я хочу осуществить в своей жизни».

Теперь давайте вернемся к дневнику студента Игоря О., с которого мы нача­ли эту лекцию. Мы видим, что он опирался на культурную традицию, которую можно прочертить как мини­мум до европейских пуритан XVI века и которая продолжается и сегодня. За каждой из таких практик самосовершенствования мы можем разглядеть тот или иной образ или идеал, к которому стремился носитель этой культуры. Интересно поговорить о том, что стояло за проектом самосо­вершенствования студента Игоря О. Почему он стремился к знаниям, к тому, чтобы не пить, не курить, участвовать в научно-исследователь­ской работе и при этом еще поддерживать хорошую физическую форму? На какие модели он опирался и откуда они появились у него в дневнике?

И здесь нам нужно хотя бы в самых общих чертах прочертить культурную траекторию к началу XX века и вспомнить о проекте большевиков по созданию человека нового типа. Так, один из лидеров советского государства Лев Троц­кий в начале 1920-х годов писал: 

«Человек поставит себе целью овладеть собственными чувствами, поднять инстинкты на вершину сознательности, сделать их прозрач­ными, протянуть провода воли в подспудное и подполь­ное и тем самым поднять себя на новую ступень — создать более высокий общественно-биологический тип, если угодно — сверхчеловека». 

И добавлял: 

«Средний человеческий тип подни­мется до уровня Аристотеля, Гете, Маркса. Над этим кряжем будут подниматься новые вершины».

Цели, заявленные Троцким, были необычайно амбициозными, но что же получилось на практике? Долгое время критики советского режима считали, что все эти заявления были чистыми лозунгами и люди совершенно не готовы были участвовать в таком проекте всерьез. Но если мы посмотрим на дневники советского времени, мы можем заметить, что многие люди совер­шенно искренне пытались встроить себя в новый социальный порядок и преобра­зовать себя в духе господствующей идеологии.

Одним из них был Юсуп Абдрахма­нов — партиец, который сделал стреми­тельную карьеру и в 25 лет получил назначение на пост председателя Совета народных комиссаров Киргиз­ской АССР. В 1930 году он сделал запись, в которой описал историю своих взаимоотношений с собственным дневником. Он писал, что уже однажды пробовал вести дневник, но потом забросил его, потому что дневник получался каким-то слишком личным или мещанским, потому что в нем было слишком много каких-то непосредственных пережи­ваний, за которые теперь ему было стыдно. И дальше он писал: 

«Со временем, когда я прочитал свой дневник, пропустил через цензуру сознания борца все, что было там написано, мне стало стыдно за самого себя. Стыдно потому, что, оказалось, бывали минуты, когда я забывал свой долг солдата революции, забывал, что не имею права распоря­жаться собою, что мною может распоряжаться партия, класс». 

И из этого он делал вывод, что теперь, когда он сумел очиститься от того, что ему мешало, он готов вести дневник по-новому. И он пишет: 

«Снова возобновляю фиксацию пережитого за день по совету друга. Он прав. В самом деле, наше время стоит того, чтоб о нем остался след, хотя бы в виде записки рядового солдата революции».

В этой записи важно, что дневник для Абдрахманова выступает не только как средство, но и как свидетельство трансформации, которую он пережил. То есть для того чтобы обрести право писать, для того чтобы обрести право свидетель­ствовать, нужно стать настоящим большевиком, нужно стать настоящим борцом. И в этом смысле дневник включает в себя три важные функции, необходимые новому советскому человеку. Это человек, который ориенти­рован на собственную трансформацию, на улучшение себя. Это человек, который вписан в коллектив, он не принадлежит сам себе — как пишет Абдрахманов, он «солдат революции»: «Мной может распоряжаться партия и класс». И он связан с историей: он пишет дневник, чтобы фиксировать важное для будущих поколений.

Эта запись 1930 года позволяет нам более объемно посмотреть на дневник студента Игоря О. Мы можем увидеть, что он не просто хотел быть хорошим человеком и не просто хотел зани­маться спортом. Мы видим, что, несмотря на то что в 80-е годы большевистские идеалы уже, каза­лось бы, ушли в прошлое и Игорь О. не хочет заниматься мировой револю­цией или читать Ленина или Маркса, он все равно вполне в духе Юсупа Абдрахманова хочет приносить пользу обществу — только он хочет стать ученым, культурным человеком, здоровым и дисциплинированным.

При этом важно, что Игорь О. вписывается не только в традицию советских дневников, но и в традицию дневников европейского Нового времени. Во мно­гих дневниках, написанных за последние несколько столетий на самых разных языках и в разных странах, мы видим следы борьбы их авторов с собственным несовершенством. И главное, от чего бы мне хотелось уберечь читателей дневников, — это от того, чтобы они видели в таких текстах объек­тивный автопортрет. Такие дневники скорее нужно воспринимать как свиде­тельство того, что мы живем в культуре, где очень многие люди чувствуют разрыв между своим текущим состоянием — и воображаемым, или идеальным, или правильным и мучительно пытаются дисциплинировать себя, чтобы его преодолеть.

Что еще почитать о дневниках как способе стать лучше:

Паперно И. «Кто, что я?»: Толстой в своих дневниках, письмах, воспоминаниях, трактатах. М., 2018.

Heehs P. Writing the Self. Diaries, Memoirs, and the History of the Self. London, 2013.

Controlling Time and Shaping the Self. Developments in Autobiographical Writing since the Sixteenth Century. Leiden, 2011.