Расшифровка Бог у атеистов

Как ученики Гегеля обнаружили, что Бог умер

Автор Артемий Магун

В XIX веке критика религии и развитие атеизма неизменно связаны с разви­тием революционного движения, общественного бунта. Христианство было официальной религией, поэтому выступать против нее означало то же самое, что в Советском Союзе написать что-то против Ленина. То есть это было оскор­бление существующих нравов, подрыв идеологических основ. Поэтому политическая и религиозная линия здесь шли вместе. Но поскольку бунт против авторитарных структур государства того времени нарастал — я говорил, что все началось с револю­ции, — то, соответственно, возникало все больше философов-бунтарей, которые осмеливались говорить что-то и против Бога, и даже против тех принципов добра, красоты и сострада­ния, на которых этот Бог, в общем-то, был построен.

Атеизм как таковой был, собственно, запрещен. И мы можем говорить о нем по-настоящему как о массовом феномене только в XIХ веке, то есть относи­тельно исторически недавно. В XIХ веке уже какие-то особо революционно настроенные люди говорили о том, что они не верят в Бога. Собственно, это началось с Француз­ской революции. Самый конец XVIII века, когда уже ради­кальные революционеры объявили кампанию дехристианизации. Возникла критика христианской религии как противоре­чащей демократии, здравому смыслу и так далее. Но тем не менее даже французские револю­ционеры считали, что какая-то форма религиозности, в общем-то, желательна.

Где-то в 1840-е годы немецкая интел­лигенция, последователи и ученики Геге­ля использовали его диалектику для опровержения религии, вообще самого принципа Бога. (При этом сам Гегель был очень христиански ориенти­рован­ный человек, он действительно думал, что разрабатывает христианскую философию.) Они были очень атеисти­чески настроены. Это и Бруно Бауэр, и Давид Штраус, и известный нам всем Карл Маркс. Самым известным атеистическим теологом среди них был Людвиг Фейербах, тоже последователь Гегеля. Очень интересный, сильный философ, на которого Маркс в какой-то момент нападал, поэтому у людей иногда карикатурное о нем представ­ление. Но на самом деле это важная философия.

Фейербах говорил две вещи. Во-первых, то, что мы приписываем Богу, — это качество людей, человека, челове­чества. Например, мы говорим: «Бог троичен» или «Бог есть любовь». Но любовь — это чувство, которое возникает между людьми. Троица тоже осмысляет способность людей к обще­нию. Но вместо того, чтобы людям больше общаться друг с другом, доверяться другим, они замыкаются, отчуждаются друг от друга и вместо это приписывают эти свои качества. Кому? Богу.

То есть религия — это отчуждение сугубо чело­веческих свойств. Понятно, что в каждом из нас действительно эти свойства не развиты в полной мере. То есть мы говорим: «Бог добр», «Бог — это любовь». В нас эти качества, конечно, не развиты полностью, мы пом­ним, что Бог — это в каком-то смысле идеал. С точки зрения Фейербаха, между человеком и Богом существует отчуждение. Бог — это фигура отчуждения. Берутся челове­ческие качества, такие как лю­бовь, добро, справедливость, счастье, приписываются Богу, а человек их как бы не так должен тогда культиви­ровать . В результате Богу приписывается лю­бовь, а люди тихо друг друга ненавидят в буржуазном обществе, замыкаются друг от друга; Богу приписы­вается доброта, а в буржуазном обществе царит принцип эгоизма и чистогана. Но при этом Богу молятся. Инстанция Бога работает вот таким отчуждающим образом.

Соответственно, здесь есть еще очень важ­ный момент того, что такое Бог. Во-первых, его нет как субъекта, как личной фигуры. А то, что мы назы­ваем Богом, на самом деле качество человека. Заметьте, не сам человек. Иногда Фейербаха неправильно понимают: мол, Бог — это на самом деле человек. Нет, не человек, а каче­ство человека. В логических терминах качество Бога — это качество человека, и, соответственно, сам Бог — это качество. Бог — это преди­кат, а не субъ­ект. Сказуемое, а не подлежащее. И мы ошибочно приписываем предикатам, которые действительно выходят за рамки человека как такового, свойства этого конкретного человека. Качества человека превос­ходят его. В них заложены идеальность, стремление к совершенству, к чему-то исключитель­ному. Это правда. Это характерная черта людей, челове­ческого. Но это не зна­чит, что за этими предикатами стоит некий Бог. За ними никто не стоит. Это очень на самом деле сложная и интересная теория, которая предвосхищает многое уже в ХХ веке.

Еще один более поздний последователь, в общем-то, той самой младоге­гельян­ской школы, которая в 1840-х годах критиковала христианство, — это немецкий философ Фридрих Ницше. Он жил позже, работал в 1870–80-е годы. Но повторяю, идейно он близок к этой упомянутой школе.

Про Ницше вы, наверно, знаете. Как минимум вы слышали, что «Бог умер». И не только «Бог умер», но «Мы его убили». Ницше действи­тельно говорит эту фразу, и он много чего говорит нелицеприятного про христиан­ство. Называет его, в частности, платонизмом для народа, то есть критикует его и за платони­зирующий идеализм, морализм, и за плебейство, которое ему там видится как раз в разговорах про жалость, милость и важность сострада­ния к слабому. Это все Ницше не нра­вится. Но вот что значит «Бог умер»? Это не значит, что религия была ошибкой и мы теперь переходим к атеизму. Возможно, Ницше и согласился бы, что нужно переходить к чему-то другому, но смысл тут не в этом. Смысл в том, что в нашей с вами культуре, да даже и религии, Бог присутствует, но присутствует в качестве мертвого. Бог вписан во все наши институты. Я уже говорил, что без Бога трудно представить современ­ную науку, современную политику, по крайней мере политическую теорию. Не говоря уже о морали, которая на момент XIX века оставалась достаточно строгой и аскетичной. Это все существует, и как бы существует и Бог. Но Бог перестал быть фактом живой веры, говорит Ницше. Бог умер в том смысле, что он является просто отсылкой, фигурой. Мало кто действи­тельно будет общать­ся с Богом, молиться ему как реально существую­щему индивиду. Бог потерял вот эту свою живую реальность в мире, который слишком увлекся светской жизнью, экономикой, политикой.

Он умер в том смысле, что структурно он есть, он должен быть, но отдает мертвечинкой. Как у другого современ­ника Ницше, Достоевского, вдруг тело святого начинает вонять. Достоевский, правда, сохраняет все равно свою веру, а Ницше нет. Соответственно, совре­мен­ная Ницше ситуация — это бюрокра­тия, культ наживы и чистогана, денег, которые становятся таким эрзац-Богом. Это как раз институты мертвого Бога. Правда, Ницше считает, что бомба замедленного действия — мертвый Бог — была заложена в самом христианстве, поскольку в христиан­стве, как вы знаете, Бог тоже умирает, но не полностью, потом он воскресает. Но тем не менее идея смерти Бога там есть. Поэтому его лирический герой вопрошает, что такое эти церкви вокруг меня, как не над­гробие Бога. То есть христианство уже похоронило Бога, просто какое-то время он еще функционировал, а теперь мы имеем постпостхристианство, в котором смерть Христа произошла уже абсо­лютно и бесповоротно. Царит бюрократия, и, кстати, царит еще плач. Человек, лишившийся Бога, даже если его никогда раньше и не было, все равно переживает, и современность нахо­дится под гнетом очень-очень серьезной депрессии, меланхолии, негатив­ности, впрыснутой как раз в нее христианством.

Конечно, у Ницше очень сильные аргу­менты. И они были очень популярны также и в ХХ веке. Но отчасти ему можно возразить. Мы помним, что Бог в христианстве — это не просто инстан­ция. И это не просто констатация смерти, конечно. Смерть — это только момент. Бог здесь является не вещью, здесь прав Фейербах, но он своеоб­разная динамическая структура, я бы сказал, некоторый ритм, который передается во все части мира. Что, если мы будем Бога мыслить как событие божественности, как вброс в сущее, в мироздание, типа Большого взрыва. Только Большой взрыв — это физи­ческая концепция, а здесь речь идет о метафизической идее. Христиан­ство бы, наверное, ответило на упре­ки Фейербаха и Ницше таким образом. Причем это ритм, который вклю­чает в себя как торжество жизни, энергии, так и торжество смерти и сла­бости, поражения.

В христианстве есть та здравая идея, что если мы постоянно наполняем себя или других энергией, то не очень понятно, зачем это делается, если она уже есть. А на самом деле есть некото­рое отношение, некоторый ритм. Энергия то вбрасывается, то рассеи­вается, охлаждается, и мы чувствуем пустоту. В Боге есть негативность, как говорят философы, то есть момент преодоления себя, момент трансцен­денции — выхода за собственные пределы, момент даже разрушения. Это Ницше правильно видит, но в этом нет ничего плохого. Это как раз здравая идея в теологии. Надо сказать, что мно­гие теологи начиная как раз с периода позднего Средневековья и вплоть до XIX века замечали это. Замечали, что по-настоящему, если мы будем мыс­лить Бога, то он не только первоприн­цип и высшее добро, но в Боге есть еще и этот нулевой меридиан, точка взлета, которая должна быть ничьей, никакой. Зоной отчуждения. Отчу­ждения в данном случае уже в хорошем смысле. Такой мистик, как Майстер Экхарт, немецкий средневековый теолог, говорил, что Бог, по сути дела, — по крайней мере божественность в Боге — это ничто, пустота. Бог не сво­дится к ничто. Бог дальше на это ничто опирается и творит. Но в нем есть эта под­основа. И гораздо позже, уже в Новое время, в XIX веке, к таким же выводам приходит Фридрих Шел­линг — знаменитый немецкий идеа­лист, друг Гегеля. Шеллинг, утвержда­ет, что в Боге есть так называемая основа. Эта основа нереализованная, подвешенная, такая предшествующая еще всякому бытию сущность, без которой в Боге не было бы свободы и свободы не было бы и в мире. Это некоторая абсолютная возможность. И Шеллингу в этот рациона­листиче­ский век такой Бог нужен, Бог потенциальности, Бог свободы.