Расшифровка Почему не все нарушают закон

Почему те, кто склонен к плохому поведению, могут не стать преступниками — и наоборот

Автор Владимир Кудрявцев

Почему не все люди вокруг нарушают закон? Ответ на этот вопрос нам может дать теория социального контроля. Она была разработана в 1960-е годы аме­риканским криминологом Трэвисом Хирши. Точнее, тогда была разработана ее базовая установка — потом она несколько раз менялась, а в 1990-е годы Хирши со своим коллегой Готтфредсоном выкатил обновленную версию, о кото­рой пойдет речь чуть позже.

Базовая идея этой теории не очень сложная. Она заключается в том, что если у людей слабые социальные связи, то они будут обнаруживать большую склон­ность к криминальному поведению, поскольку на них будет приходиться очень мало социального контроля со стороны других людей. Подобная логика рас­су­ж­дений превращает преступность в функцию от объема социаль­ного кон­тро­ля, направленного на определенного человека.

Хирши отдельным образом концентрируется на детях. Он, по сути, говорит, что самое важное происходит именно в раннем возрасте. Чем больше контроля направлено на ребенка в раннем возрасте, тем с меньшей вероятностью он об­на­ружит у себя какие-то криминальные наклонности — а дальше произойдет то, что в психологии или социологии называется интернализацией. То есть человек усвоит некие правила поведения как часть своей личности и не будет воспринимать их более как некую внешнюю по отношению к себе силу.

Для Хирши весь социальный контроль раскладывается на четыре основания. Первое — это привязанность человека к источнику авторитета — то есть, на самом деле, привязанность к родителям. Если человек сильно привязан к родителям, он будет обнаруживать меньшую склонность к преступлениям. Второе основание связано с ситуативными оценками рисков — это как бы более здравомысленное измерение. То есть в каждой конкретной ситуации человек смотрит на возмож­ность совершить преступление и пытается прикинуть, какая ему от этого будет польза, каков возможный вред, наступит ли наказание — и так далее. Также есть то, что Хирши называет «вера» — это та самая интер­нали­­зи­ро­ванная уже часть убеждений, то есть те правила, которые человек усвоил и считает частью своей личности. Ну и наконец, четвертое — то, насколько человек включен в социальную жизнь: есть ли у него работа, семья, кружки, хобби и прочее.

Скажем, разрыв в склонности к совершению преступлений для отпрысков благо­по­лучной и неблагополучной семьи у Хирши будет объясняться тем, что благополучный подросток или ребенок просто подот­четен большому количеству социального контроля, то есть он должен соот­ветствовать большому числу всяких ожиданий. Несоответствие этим ожида­ниям ведет к большему неодоб­рению, более строгим санкциям, за соблюде­нием которых еще и проследят. И наоборот: никто, скорее всего, не будет следить за пове­де­нием подростка или ребенка из менее высокостатусной семьи, никто не отпра­вит его на курсы игры на фортепиано и прочее. Ну и наконец, жизнь у благо­получного подростка строго регламенти­рована, поскольку там куча всяких занятий: он из школы идет в кружки, из кружков — в бассейн, из бассейна — домой, потом он спит, потом просыпается и снова идет в школу. И, в общем, в его жизни нет свободного времени, оно все занято учебой и внеучебными активностями — и это отражается и на склонности к преступному поведению.

Это кажется логичным. Но здесь хотелось бы вспомнить такое классическое криминологическое исследование, которое было сделано не в рамках этой теоретической традиции, но которое очень хорошо демонстрирует ее слабые стороны. Это исследование Уильяма Чемблисcа 1973 года, которое вошло в историю криминологии как «Святые и сорвиголовы» («The Saints and the Roughnecks»). Чемблесс исследовал старшую школу в конце 1960-х годов в небольшом американском городке, который он, понятно, не называет. И он обнаружил, что в этой школе есть аж две молодежные банды. Одну он называет «Сорвиголовы», а вторую — «Святые». Они вовлечены плюс-минус в одинаковую криминальную активность: мелкое воровство, драки и прочие не очень серьезные преступления. Вся разница заключается в том, что «Сорви­головы» — это дети беднейших слоев населения этого города, а «Святые» — это в основном отпрыски среднего и верхнего среднего класса. И учителя, и ро­дители в основном обращают внимание на криминальную активность «Сорви­голов», но совершенно сквозь пальцы смотрят на то, что делают «Святые». (На самом деле это очень похоже на сюжет фильма Фрэнсиса Форда Копполы «Изгои», «The Outsiders»: две банды в школе, просто одна социально благо­по­лучная, а вторая нет, и поэтому про вторых все говорят, что они потен­циаль­ные преступники и висельники, а первые — это просто «мальчики веселятся».)

Здесь мы видим то, что в криминологии называется лейблингом, или приклеи­ванием ярлыков. И здесь как раз Хирши довольно сильно ломается. Потому что он нам вроде как предсказывает, что «Святые» вовсе не должны проявлять ника­кой криминальной активности, но мы видим, что они не только прояв­ляют такую же криминальную активность, как и «Сорвиголовы», но к ним еще и предъявляют меньше требований. Хотя, по Хирши, тот объем социального контроля, который они должны были бы испытывать, должен был быть более сильным, чем у «Сорвиголов».

Другой пример того, как Хирши можно приложить к конкретным кримино­логическим проблемам, — это вездесущий гендерный разрыв. Тут объяснение довольно похожее на то, которое дает Сазерленд и его последователи. По этой теории девочки и женщины совершают меньше преступлений, чем мальчики и мужчины, по той простой причине, что их жизнь контролируется сильнее, чем поведение и шалости мальчиков, и вещи, которые прощают парням, девуш­кам не прощают. Они считаются для них просто неприемлемыми — например, те же драки. При этом у всех есть ожидание того, что девочка будет прилежной, будет ответственно выполнять в будущем роль матери. И, таким образом, за ней усиливается не только формальный контроль, но и неформаль­ный: все люди будут зорко следить за тем, чтобы женщина вела себя как сле­дует, в то время как к мужчине эти запросы менее строгие.

В теории, все получается довольно-таки просто. Ведь объем формаль­ного контроля для всех людей в каждой юрисдикции более-менее стандарти­зиро­ван: существует уголовные кодексы — то, что юридическая криминология обычно называет общей превенцией, — то есть некая общая сетка координат, которая для всех задает эту норму социального контроля, и она в теории должна сдерживать преступную активность людей. Получается, что поймать потенциального преступника должно быть очень просто: это, по Хирши, должен быть такой человек, у которого в жизни очень мало социального контроля. Точнее, у него очень мало социальных связей.

Ну, в принципе, да: если мы посмотрим на среднего преступника в России, то обнаружим, что он почти в 70 % случаев безработен, почти всегда не женат, часто — судим. В общем, полный хиршевский набор человека, в отноше­нии которого есть очень мало всякого социального контроля. Но это если смотреть на прототипические преступления — кражи, разбои, убийства, грабежи. Но они и сосредоточены в маргинальных слоях населения, тут все понятно.

Однако здесь появляется проблема того, что называ­ется «беловоротничковая преступность». Это такой специфический тип преступности, который харак­терен для людей, которые находятся на высоких, прежде всего менеджерских позициях: это всякие хищения, растраты, возможно — коррупция. Вот тут с точки зрения социального контроля уже все объяснить сложновато. Ведь получается, что это вроде как люди совершенно не маргинализованные, у них большая плотность социальных связей, вокруг них довольно много социаль­ного контроля — а они все же преступления совершают. Как это объяснить?Единственный вариант, как казалось Хирши и его последова­телям, — это идти в глубину, возвращаться к психологии, проводить глубинные интервью с пре­ступниками, как-то разбираться в причинах такого рода поведения. Но впо­след­ствии, в более поздней версии теории, о которой я скажу чуть позже, Хирши со своим коллегой Готтфредсоном слегка снимают эту проблему, пока­зывая, что структура прототипического преступления (кражи, разбоя, убий­ства) и «беловоротничковой преступности» очень одинаковые — в том смы­сле, что механизмы, вызывающие к жизни такого рода крими­наль­ную активность, примерно одинаковые — и они связаны с самокон­тролем.

Если мы посмотрим на чуть более позднюю версию теории Хирши, которую он обновил к началу 1990-х годов вместе со своим коллегой Готтфредсоном, (то, что они вместе назвали «Общей теорией преступности»), то звучит она при­мерно следующим образом. Поскольку совершение преступлений обес­печивает простое и быстрое удовлетворение чувства успеха, преступление не сильно отличается от других форм девиантного поведения, хотя и ле­галь­ных: употребления алкоголя, курения, езды с превышением скорости. И тут вопрос поворачивается с ног на голову: не почему люди совершают преступ­ления, а почему они их не совершают.

Хирши исходит из того, что все упирается в самоконтроль и преступление — это, с одной стороны, приятно, а с другой стороны, вроде как порицаемо. Но часто люди, на которых сосредоточено большое количество контроля, тем не менее преступления совершают — например, «белые воротнички». А удается им это при помощи того, что называется техниками нейтрализации, то есть они начинают отрицать ответственность, отрицать, что какой-то вред действительно был нанесен, начинают доказывать себе и окружающим, что на самом деле виновата жертва, что те, кто их осуждает, сами ничем не лучше, иногда апеллируют к тому, что действуют во имя какого-то высшего автори­тета и так далее.

Это то, что называется теорией дрифта (Neutralization and Drift Theory), ее раз­ра­ботали Дэвид Матца и Грешем Сайкс. По сути, они говорят, что люди, кото­рые совершают преступления, вполне хорошо понимают, что делают что-то неправиль­ное, они понимают, что идут против собственного самоконтроля и каждое преступление для них — это попытка переломить этот внутренний стержень, который им говорит: нет, не нужно совершать преступления! И для того, чтобы этот стержень переломить, они используют определенные тех­ники. Собственно, Матца и Сайкс разговаривали с разными преступниками и пытались выявить способы, при помощи которых люди убеждают себя, что то, что они делают, правомерно. Они используют очень нехитрые психо­логические приемы, которые позволяют им убедить себя в том, что их преступ­ле­ния на самом деле не преступления или на самом деле оправданны.

Прежде всего, они начинают отрицать ответственность — например, человек говорит: «Ну, это не я с кем-то подрался, а я просто был выпимши, а когда я пьяный, я за свои действия не отвечаю. Поэтому на самом деле не я виноват». Они могут пытаться уже задним числом переопределить свои действия как непреступные. Они будут говорить: «Ну, на самом-то деле никакого вреда я другому человеку не нанес, ну подумаешь, пару раз двинул его по правой скуле, так я ему другой рукой и поправлю. Ничего страшного». Еще бывает отрицание того, что у преступления в принципе была жертва, — это класси­че­ский виктимблейминг, когда насильник говорит: «Ну вы посмотрите, как она одевалась! Разве я мог устоять?» Или порицание людей, которые этого преступ­ника обвиняют — когда он тоже задним числом говорит: «Слушайте, ну ведь все, кто говорит, что я себя повел как-то неправильно, ничем не лучше, они ведут себя абсолютно так же. Просто их не поймали, а меня поймали! Поэтому на самом деле я никакой не преступ­ник, а такой же человек, как все, кто меня окружает». Ну и самое главное: часто потенциальные преступники или люди, которые уже совершили преступление, как бы оправдывают для себя эти дей­ствия через то, что они действуют или во имя высшего блага, или в защиту интересов каких-то третьих лиц, для них важных: родственников, друзей и так далее.

Соответственно, для Матца и Сайкса основным объяснением становится такое: раз уж мы приняли посылку о том, что люди становятся на путь пре­ступления довольно-таки рано в своей жизни и, соответственно, последующие события в его жизни, как правило, уже не так важны с точки зрения того, выбе­рет человек преступ­ное поведение или не выберет, — все упирается в само­кон­троль. И поэтому для них вычисление потенциального преступника сво­дится к вычислению человека, который импульсивен, нечувствителен к стра­даниям других людей, склонен к риску, ориентирован скорее на выполнение физиче­ских заданий, чем заданий умственных, и в целом обладает не слишком раз­ви­той речью.

Выявлять это они пытались при помощи опросников. Самым популярным опросником является так называемая шкала Грасмика. В ней есть шесть пунктов: импульсивность, нечувствительность к чужим страданиям, оказание предпочтения несложным и легким заданиям, неумение управлять темпе­ра­ментом, склонность к риску и физическая активность. К каждому из пунктов «прикручена» так называемая шкала Лайкерта: «совсем не подходит», «слегка не подходит», что-то среднее, «скорее подходит» и «подходит полностью». Люди (обычно студенты или заключен­ные) эти опросники заполняют, и потом ученые смотрят, как это соотносится с реальным криминальным поведением или склонностью к нему.

Существуют сотни исследований, которые проверяют эту теорию. И если это исследования, которые в статистике называются кросс-секционными, то есть исследования, которые замеряют ситуацию на опре­делен­ный момент времени, то они показывают довольно хороший результат. Действительно, люди, у ко­торых в широком смысле низкий самоконтроль, показывают более высокую склон­­ность к совершению преступных действий. Но если посмотреть во вре­мен­ном разрезе и опрашивать одних и тех же людей в течение их жизни или какого-то отрезка их жизни, то теория Хирши и Готт­фред­сона начинает ломаться, потому что, несмотря на предпосылку о том, что весь само­контроль закладывается еще в глубоком детстве, люди с годами обычно начинают кон­тро­лировать себя все лучше. А иногда так получается, что они контролируют себя хуже. И как это предсказать, уже никто не знает.