Расшифровка Существуют ли прирожденные преступники
Человек хочет, чтобы ему было хорошо, и не хочет, чтобы ему было плохо. Исходя из этих двух нехитрых предпосылок, классическая криминологическая мысль времен Просвещения делает нехитрый же вывод: законодатель может написать законы таким образом, чтобы люди избегали творить зло и старались творить добро. Поэтому за более тяжкие преступления, в теории, мы наказываем более жестко, за менее тяжкие — менее жестко, а за спасение утопающих мы даем медаль.
Звучит, кажется, логично. Но из этого получается следующее: раз система стимулов для всех людей одинаковая, и при этом одни люди все равно продолжают совершать преступления, а другие этого почти никогда не делают, — выходит так, что проблема именно в людях. Какое здесь объяснение? Весь XIX век криминологи бились над этой проблемой и не находили ее решения, пока на сцене не появился человек, которого зовут Чезаре Ломброзо — итальянский сначала врач, а потом и криминолог XIX века. Он был очень впечатлен идеями Чарльза Дарвина, хорошо всем известными — о том, что выживает наиболее приспособленный индивид, и о том, что в принципе есть некая идея прогресса биологических видов, и в том числе человеческого вида. И Ломброзо придумал очень простую вещь. Он решил, что преступников можно вычислять по неким внешним признакам.
Вообще говоря, Ломброзо изначально был полковым медиком, а потом, после того как вышел в отставку, начал служить в тюрьмах и занимался тем, что врачевал заключенных. И, наблюдая за заключенными, наблюдая за тем, как они выглядят, он вдруг обнаружил, что они очень похожи друг на друга. Это открытие его настолько поразило, что он решил систематизировать свои наблюдения и попытался составить из них своего рода картотеку. И на основании этой картотеки он вдруг понял, что, оказывается, те люди, которые чаще всего совершают преступления, являются носителями того, что он назвал атавистическими признаками. Это то, что, по мысли Ломброзо, делало человека ближе к зверю, чем к современному Homo sapiens. Это сильно выраженные надбровные дуги, специфическая форма челюсти, лишние пальцы, хвост, повышенная волосатость на теле. Ломброзо объяснял это тем, что такие «недоэволюционировавшие» индивиды хуже себя контролируют и, таким образом, более склонны к преступлениям самого разного типа.
Конечно же, Ломброзо, как неглупый человек, понимал, что этим все не ограничивается. И он сказал, что да,
Сейчас нам идеи Ломброзо, конечно, кажутся очень смешными, если не нацистскими. Но,
Первое — он переместил размышления о преступности из нормативистского разговора, то есть разговора о должном, в плоскость разговора о том, что же на самом деле происходит с людьми. И второе — он перешел на индивидуально-эмпирический уровень. То есть стал говорить о данных, а не о
Несмотря на то что Ломброзо отказался от своих идей, они продолжили жить и после его смерти. Например, к концу 1930-х годов в Соединенных Штатах американский криминолог Хутон также провел обследование порядка 17 тысяч людей, 13 тысяч из них были преступниками, 3 тысячи из них были, как он считал, непреступниками (хотя достоверно установить это невозможно). И он обнаружил, что преступники органически менее развиты. Это немного другой тезис, чем у Ломброзо, который говорил, что преступники не просто не развиты, а что у них есть некие остаточные животные признаки. Хутон же обнаружил, что преступники ниже ростом, бледнее кожей, более худы, у них больше болезней.
В общем, Хутон, сам того не зная, повторил исследования Гальтона и Пирсона (это два замечательных английских статистика, можно сказать, крестные дедушки статистики и одновременно два крестных деда евгеники), которые они провели в конце XIX века в Англии. Они тоже обнаружили, что, оказывается, дети бедноты выглядят сильно хуже, чем дети среднего и высшего класса, и изначально они видели в этом признаки органического вырождения. Но, как и положено хорошим статистикам, впоследствии они признали свои ошибки и хорошо показали, что на самом деле эти «органические изменения» являются просто следствием недоедания. Так, в Англии перед Первой мировой войной появилась система молочных кухонь для бедных, а к Первой мировой войне средний рост англичанина для разных классов примерно сравнялся.
То есть на самом деле никакой органической разницы не было. И то, что наблюдал Хутон, — это на самом деле следствие того, что преступники главным образом сосредоточены в беднейших слоях населения. А поскольку они беднейшие, в ходе своего роста и развития в детском возрасте они банальным образом недоедали.
Но криминологи не сдавались, и чуть-чуть позже, уже после войны, американский криминолог Шелдон тоже провел обследование преступников и непреступников и обнаружил, как ему казалось, сильную связь между типом тела и склонностью к преступлениям. Это известные типы тела: экто-, мезо-и эндоморфы, то есть худые, полные и атлетически сложенные люди. И он обнаружил, что атлетически сложенные люди более склонны к насильственным преступлениям, — из чего сделал далеко идущий вывод, что это и есть их органическая склонность к такого рода деятельности.
Но,
Есть еще одно направление криминологии, в частности криминология насилия, которое стремится искать преступников среди людей со всякими отклонениями — говоря простым языком, среди людей, имеющих душевные расстройства, и людей, имеющих органические повреждения мозга. Это кажется перспективной линией мысли, потому что массовая культура нас подготовила к такому восприятию преступника. Начиная с первого в мире знаменитого серийного убийцы Джека Потрошителя, публика привыкла видеть насильственных преступников как таких безумцев. И это кажется логичным. Потому что, действительно, среди людей с душевными болезнями бывают люди, совершающие насильственные преступления, которые настолько ужасны, что их совершенно никак не объяснить, если пытаться помыслить это в
Но вот незадача:
Еще одной линией аргументации является связь IQ и криминальности.
Но обнаружилось два тоже очень интересных факта.
И дальше очень сложно выделить причину того, почему люди стали преступниками. Они стали преступниками, потому что у них низкий интеллект? Или они стали преступниками, потому что они бедные? Или они стали бедными, потому что у них низкий интеллект и потому они стали преступниками? В общем, здесь не проглядывается
Тут мы плавно перейдем к генетике — может быть, дело в ней? Может быть, есть
И действительно, как сначала показали исследования, когда они взяли подвыборки для лиц, у которых есть такая генетическая аномалия, они обнаружили, что такие люди в среднем действительно чаще совершают преступления. Тогда казалось, что все, наконец мы нашли объяснение, вот оно. Но на этом пути лежало несколько дорожных ям. Когда ученые посмотрели, какие же именно преступления совершают эти суперсамцы, оказалось, что преступле
Примерно сюда же можно отнести и попытку объяснения криминальности через физиологию. В частности, примерно в те же 1960–70-е годы американские тюремные врачи обнаружили, что у преступников сердце бьется медленнее, чем у обычных людей. Криминологи радостно ухватились за этот факт: казалось бы, вот оно, найдено железобетонное доказательство того, что преступники физиологически отличаются от всех остальных людей: они прямо настолько хладнокровны, что сердце у них бьется медленнее, они, значит, спокойны, расчетливы и, видимо, жестоки. Но тут перед криминологами встала проблема обратной причинности. Вообще говоря, мы знаем, что замедление сердечных ритмов сопутствует рисковым профессиям. Военные, парашютисты, экстремалы — у всех у них сердце бьется чуть медленнее просто в силу специфики их деятельности. Их тело начинает приспосабливаться к тому, что они делают. Это вовсе не превращает их в прирожденных преступников. И, возможно, сердце у преступников начинает биться медленнее, потому что у них рисковая, опасная и неблагодарная работа.
Еще одним своеобразным обвиняемым в деле о повышенной склонности к преступности стали гормоны, а именно тестостерон. И современный вариант этого подхода был предложен в середине 2010-х годов криминологами Хоскином и Эллисом, которые предложили изучать уровни гормона, которые были у человека до его рождения, то есть когда он находился в материнской утробе, и, соответственно, влияли на формирование плода.
Если вы посмотрите на свою руку, то можете увидеть, как различаются по длине указательный и безымянный палец. Это не случайное соотношение: длина этих наших пальцев определяется тем, насколько сильным было воздействие тестостерона в тот момент, когда мы находились в утробе. И в теории эти пренатальные уровни тестостерона должны влиять на склонность к агрессивности и, соответственно, к криминальному поведению.
Хоскин и Эллис проверили эту идею следующим образом. Они взяли группу малайзийских студентов-бакалавров, попросили их измерить их пальцы, узнали соотношение для каждого студента, а потом дали им опросник, в котором те рассказали о своем преступном опыте. Или о своем опыте агрессивного поведения. И они получили такой результат, что, действительно, лица, у которых указательный палец был в среднем длиннее, чем у остальных, проявляли большую склонность к агрессии и большую склонность к рискованному, в том числе криминальному поведению.
Потом они повторили это же исследование с американскими студентами-бакалаврами. Эта публикация наделала довольно много шуму, все дружно бросились это предположение проверять. Но вот уже в 2016 году флагманский журнал дисциплины Criminology (это самый важный журнал в криминологии, рупор дисциплины) проверил эти данные на большой выборке и обнаружил, что там нет на самом деле никакой связи. Может быть, до окончательного потопления гормональной гипотезы еще далеко, но пока что она сильно сдала позиции.
Наверное, самым респектабельным из биологических подходов в криминологии был и остается эволюционизм. Идеи эволюционизма на первый взгляд довольно простые. Они рассматривают преступление как абсолютно естественную реакцию человека, естественный стратегический выбор в ситуации борьбы за ресурсы. Эволюционизм в значительной степени основывается на здравоосмысленном рассуждении, что насильственные преступления мы совершаем в отношении людей, с которыми мы чаще всего общаемся: это родственники, друзья и знакомые. Насилие в этих ситуациях, как правило, возникает, когда у нас есть некий ресурс, который мы делим. Не важно, материальный это ресурс или символический, в виде
Одна из самых знаменитых работ в области криминологического эволюционизма, а именно книга Мартина Дэйли и Марго Уилсон «Homicide: Foundations of Human Behavior», или «Убийство», которая была написана в конце 1980-х годов, берет это здравоосмысленное рассуждение и проверяет одно из предположений в нем. Уилсон и Дэйли говорят нам, что да, насилие, в том числе летальное, — это специфическая и абсолютно нормальная реакция человека на некоторые очень специальные ситуации борьбы за ресурсы. Более того, поскольку мы совершаем насилие в основном в отношении людей, с которыми мы чаще всего общаемся, мы должны были бы ожидать, что основными жертвами этого насилия будут наши родственники. И если мы посмотрим на статистику, в частности, убийств, то мы действительно увидим, что в разных юрисдикциях от 25 до 30 % всех убийств совершается именно в отношении родственников. Но Дэйли и Уилсон обнаруживают там замечательную закономерность: на самом деле убиваем мы в основном не кровных родственников, а родственников, с которыми мы не связаны по крови. Исследователи считают, что это такой вшитый эволюционный механизм, который не позволяет нам причинять вред собственному генетическому наследию.
Это интересная линия аргументации. Марго Уилсон и Мартин Дэйли ссылаются и на статистический аппарат, и используют довольно обширные антропологические данные. Но в такой линии рассуждений тоже есть одно слабое звено. Основными жертвами среди родственников, как правило, становятся мужья и жены, которые не являются между собой кровными родственниками. Но сама интенсивность социальных связей между мужем и женой такова, что предполагает, что в случае чего они друг для друга и будут потенциальными жертвами. В то время как дети с какого-то момента не живут вместе с родителями и, таким образом, с ними не пересекаются, а до этого — они находятся в этом детском состоянии и не способны создать ситуации борьбы за ресурсы.
Одним из возможных направлений развития биологической криминологии, понятно, является генетика. Опять же понятно, что криминологи смотрят в этом направлении с осторожностью: как я уже показал, начиная с XIX века это в большей степени история провалов, а не история успехов. Но, наверное, по мере того как будут улучшаться наши возможности в работе с человеческим геномом, будут пытаться делать исследования, которые будут искать
С другой стороны, по понятным причинам биологическую криминологию (и, шире, генетика и расовые исследования) находится под своеобразным табу — или очень сложным отношением со стороны публики. Это накладывает свой отпечаток, во-первых, на то, насколько широко распространены такого рода исследования, а
Итак, все же почему, несмотря на то что история биологической криминологии больше похожа на историю заблуждений разной степени креативности, попытки объяснить склонность к преступному поведению через биологию все еще продолжаются? Возможно, тут дело в том, что такой механизм объяснения является чрезвычайно привлекательным.