Расшифровка Настроения осажденного города
Содержание третьей лекции из курса Никиты Ломагина «Блокада Ленинграда»
Одна из наиболее интересных тем для исследователей блокады Ленинграда — это тема, связанная с изменением настроений населения в условиях начавшейся войны и последовавшей блокады города. Сейчас у нас есть достаточно большой комплекс источников, который позволяет анализировать эту тему. Это материалы — и официальные документы органов внутренних дел, государственной безопасности, военной цензуры, — которые позволяют нам (по крайней мере, статистически) дать оценку того, как развивались негативные настроения. Как они менялись от месяца к месяцу, какое количество анонимных писем, адресованных руководству города, направлялось в Смольный, каково было их содержание.
С другой стороны, у нас есть материалы партийных органов, основное направление которых как раз сводилось не к выявлению негативных настроений, а к изучению того, каким образом город борется, показывает образцы героизма, самоотверженности и так далее.
У нас есть документы личного происхождения: более 200 дневников ленинградцев, которые пережили блокаду, находятся в библиотеках и архивах, в музеях Санкт-Петербурга.
У нас есть многочисленные документы немецких специальных служб, которые также в своих целях занимались изучением настроений города, с тем чтобы корректировать основные направления собственной пропаганды и сломить дух ленинградцев и защитников города в период битвы за Ленинград.
На мой взгляд, разговор о настроениях в период Великой Отечественной войны в Ленинграде нужно начинать не с 22 июня 1941 года, а несколько раньше — учитывая, что Ленинград был городом, который оказался невольно затронут начавшейся Второй мировой войной существенно раньше. В конце ноября 1939 года началась Советско-финская война, и изначально она велась в основном силами Ленинградского военного округа. Именно через Финляндский вокзал отправлялись многие подразделения, связанные с пополнением частей, воевавших на этом направлении; на Финляндский вокзал поступали раненые, приезжали бойцы и командиры Красной армии — и в Ленинграде, как ни в одном другом городе, было более-менее четкое представление о том, что происходит на фронте.
И вот этот опыт Советско-финской войны — непродолжительной, но очень тяжелой и кровопролитной — сыграл свою роль и в формировании настроений, когда нацистская Германия напала на Советский Союз. По большому счету одна из задач органов власти состояла в том, чтобы принимать во внимание то, каким образом может вести себя население в условиях начавшейся войны, помня о том, как это население вело себя в конце ноября — декабре 1939 года. А тогда, как известно, несмотря на то что война велась против небольшого государства, сразу же были изъяты из сберегательных касс средства, начался ажиотаж, были скуплены практически все товары первой необходимости, и в течение шести месяцев ленинградская торговля испытывала перебои. Потребовалось достаточно много времени для того, чтобы она пришла в довоенное состояние, чтобы народ поверил в способность власти обеспечивать население необходимыми товарами.
Мы знаем, что были соответствующие выступления Молотова, который обращался к жителям Советского Союза с просьбой не проявлять панических настроений. Но тем не менее, когда началась Великая Отечественная война, этот опыт по
Итак, 22 июня 1941 года. Каковы были основные настроения в городе в то время? Безусловно, агрессия нацистской Германии привела к всплеску патриотизма. Ленинградцы, даже те, кто по материалам Наркомата внутренних дел находился на учете как потенциально опасный для государства элемент, высказывали патриотические настроения, записывались в армию, шли на мобилизационные пункты. По данным партийных органов, военных органов, органов НКВД, случаи уклонения от призыва (а это, я думаю, наиболее важный показатель проявления настроений в начале войны) были единичны.
Как известно, формирование добровольческих дивизий в Ленинграде прошло чрезвычайно быстро. И это было предметом гордости ленинградской партийной организации, поскольку подобного рода мобилизационная работа в Ленинграде была проведена даже лучше, чем в столице. Но вскоре эти патриотические настроения сменились более трезвой оценкой того, что происходит в городе и в стране. В частности, по прошествии нескольких дней в Смольный стали поступать обращения, письма, в которых ленинградцы задавали вопрос: а почему до сих пор к населению Советского Союза со своим отеческим словом не обратился товарищ Сталин?
В частности, 27 июня 1941 года один из авторов подобных писем написал Жданову следующее:
«Репродукторы кричат: не выключайте радио. Но тошно делается — люди гибнут
где-то , а у нас музыка гремит, а в магазинах кошмар, население делает запасы (у кого есть деньги, конечно). Лучше бы вместо музыки дали внушение людям, чтобы не создавали паники. Я считаю, что надо милиции просто-напросто гонять очереди, а то получается полная паника.
В очередях можно услышать всевозможную провокацию. Уже болтают, что Россию продали, что Сталин уже скрылся. Желательно Сталина услышать по радио. Он, председатель Совнаркома комиссаров, должен выступить с обращением к народу о нашем продовольственном положении и т. д., а получается, масса в панике, а правительство молчит… Я считаю необходимым чаще передавать по радио положение на фронтах, так как это интересует весь народ, а главное — ждем выступления тов. Сталина, где он? На трибуне мы его никогда не видели в Ленинграде. Он что, боится своего народа? Пусть к репродуктору подойдет, чтобы народ слышал голос того, о ком так много поется».
Ну и в целом, безусловно, настроения в начальный период войны развивались под воздействием целого ряда факторов. Первый я уже назвал — это то, с чем, собственно, ленинградцы пришли к войне, это та память, которая у них сохранилась от финской войны; понимание того, что просто не будет, что необходимо прежде всего самим проявлять заботу о себе. И вторым чрезвычайно важным обстоятельством было то, что в течение достаточно долгого времени о том, что происходит на фронте, в городе достоверной информации не было. Несмотря на то что было создано Совинформбюро, оно практически не давало объективной картины того, что происходит на фронтах. Это было вполне понятно, и советское руководство само не знало достоверно, как развиваются события на фронте. Ну и наличие сведений о том, что Красная армия вынуждена отступать вместо того, чтобы бить врага на чужой территории, о чем многократно говорилось в довоенный период, — все это могло негативно воздействовать на настроения.
Неудивительно, что в начале июля 1941 года Верховный Совет издал специальный указ, который предусматривал достаточно жесткое наказание за распространение ложных слухов, которые вызывают тревогу среди населения. То есть по большому счету информацию о том, что происходило на фронте, население не получало, а любые разговоры могли интерпретироваться органами НКВД как провокационные.
Третьим довольно значимым фактором было то, что в июне-июле была крайне неудачно проведена эвакуация детей из Ленинграда. В соответствии с мобилизационным планом, который предусматривал ведение боевых действий на территории противника, детские учреждения эвакуировали как раз на юго-запад, то есть навстречу наступающим частям вермахта. И вскоре стало ясно, что подобного рода мероприятие обречено на провал. Эшелоны с детьми подвергались бомбардировкам; информация о том, что это происходит, дошла до ленинградцев, женщины бросились спасать собственных детей — и практически вплоть до блокады уже не предпринимали никаких попыток
Четвертым (и очень важным) фактором, который определял настроения населения во время войны, конечно же, была ситуация на фронте. По мере приближения противника к Ленинграду, по мере того, как стали доходить до горожан слухи о том, что Красная армия отступает, терпит поражения, по мере привлечения гражданского населения к разного рода работам по строительству оборонительных сооружений (рытью траншей) становилось очевидно, что город ждет достаточно сложная судьба. Естественно, в этих условиях настроения серьезным образом ухудшались, и неопределенность того, что будет: эвакуироваться или не эвакуироваться? если эвакуироваться, то куда? есть ли возможность жить
Ну и еще одним чрезвычайно важным фактором в развитии настроений было то, что немецкая пропаганда начиная с июля начала массированную кампанию в отношении Ленинграда, говоря о том, что война ведется с целью избавления населения Советского Союза от евреев и большевиков, что главная причина того, что Красная армия отступает, — это нежелание крестьян в шинелях защищать советскую власть, что немцы несут свободу, что при них колхозный строй будет уничтожен и будет предоставлена свобода: тем, кто хочет верить в Бога, будет дана возможность верить.
Поток этой социальной демагогии был достаточно мощным: миллионные тиражи листовок сбрасывались над Ленинградом. Конечно же, чтение и хранение листовок было уголовно наказуемым, но тем не менее
Еще одним достаточно опасным трендом в развитии настроений был рост антисемитизма. У нас есть несколько важных убедительных источников, которые показывают, что к концу августа антисемитизм приобрел достаточно широкий размах. В конце августа на одном из совещаний в Смольном (на заседании ленинградского партактива) Жданов специально обратил внимание на то, что в нынешних условиях необходимо всячески бороться с антисемитизмом, что это традиционный конек врага и что если мы допустим распространение антисемитизма в городе, то, безусловно, наша воля к сопротивлению будет существенным образом подорвана.
С наступлением блокады и достаточно быстрым ухудшением продовольственного снабжения, голод стал важнейшим фактором, который определил динамику этих настроений. И, конечно же, вплоть до марта 1942 года эти настроения ухудшаются все сильнее. Конечно же, речь не шла о том, что настроения трансформировались в
Надо сказать, что в структуре НКВД секретно-политический отдел был самым крупным: он был больше, чем отделы контрразведки, разведки или экономический отдел, который должен был бороться с возможным саботажем, вредительством и, в частности, обеспечивать контроль за правильным распределением ограниченных ресурсов. Органы госбезопасности по линии СПО через очень разветвленную агентурную сеть, в которую входили более тысячи агентов, осуществляли серьезный контроль за тем, что происходило в тех слоях населения, которые рассматривались властью как наиболее потенциально опасные. И, несмотря на очевидно репрессивный уклон,
Но мы должны иметь в виду, что для оценки количественной стороны развития негативных настроений у нас есть бесценный источник — материалы военной цензуры, которая еженедельно готовила соответствующие доклады о том, какое количество писем и по какой причине задерживается. Динамика задержанных военной цензурой писем показывает, что в декабре 1941 года, когда голод начался, но еще не привел к массовой смертности, количество задержанных цензурой писем составляло всего лишь 6 %. А в январе и феврале, когда был достигнут пик смертности в Ленинграде, доля задержанных военной цензурой писем достигла 20 %. Это, конечно, не означает, что остальные 80 % были довольны тем, что происходит в городе.
Росли так называемые «голодные» настроения, которые сводились прежде всего к тому, что население требовало увеличить нормы выдачи хлеба и пыталось определить, каким образом это можно сделать, как лучше организовать продовольственное снабжение, как избавиться от имевшихся несправедливостей (прежде всего среди иждевенцев: эта категория получала существенно меньше, нежели другие жители Ленинграда). Содержалась и достаточно серьезная критика в отношении конкретных работников торговли либо партийных органов… Вот эти голодные настроения, собственно говоря, не привели к формированию серьезного политического протеста в городе. И, как я уже сказал, основная причина этого была прежде всего в том, что достаточно эффективно работали органы государственной безопасности.
Второй причиной, безусловно, было то, что население достаточно быстро уяснило, что нацистская Германия никоим образом не хочет освобождать Ленинград от большевиков. Что никакой альтернативы существующей власти на самом деле нет. Что нацистское руководство, вермахт, поставило перед собой цель просто физически уничтожить население города — и выжить в этих условиях можно было, только лишь будучи частью общей борьбы за Ленинград, за его спасение.
Далее нужно иметь в виду также и то, что по мере углубления кризиса, нарастания трудностей, связанных с отсутствием разного рода ресурсов, прежде всего электричества, бо́льшая часть ленинградской промышленности встала. И это означало, что единственным способом коммуникации населения друг с другом была коммуникация в очередях и на уровне домохозяйств. Конечно же, распространение в этих условиях
Активных форм политического протеста или людей, которые в них участвовали, было очень немного. Органы НКВД по линии СПО репрессировали чуть более двух тысяч человек, в то время как за разного рода экономические преступления в городе было репрессировано более 25 тысяч человек. То есть соотношение примерно 1 к 10.
Чрезвычайно важным, на мой взгляд, является то, что с началом блокады очень сильно начали развиваться религиозные настроения. Это было еще задолго до того, как Сталин встретился с митрополитом в сентябре 1943 года, задолго до того, как власть протянула руку Русской православной церкви для того, чтобы увеличить мобилизационный ресурс. Естественно, и органы безопасности, и партийные органы оказались в состоянии неопределенности. С одной стороны, Русская православная церковь (ее представители в Ленинграде) выступала с патриотических позиций, а с другой стороны — религия была, безусловно, альтернативной идеологией большевизму.
До поры до времени это сосуществование воспринималось достаточно спокойно, хотя практически во всех церквях, во всех приходах были соответствующие информаторы, которые сообщали о доминирующих настроениях. И все, что происходило в Ленинграде в сфере церковной жизни, находилось под постоянным контролем. Но к 1944 году органы НКВД, органы государственной безопасности с большим скепсисом стали относиться к возросшему авторитету Церкви, действительно рассматривая ее в качестве реального конкурента партии. И для этого были серьезные основания, поскольку людей, которые посещали церковь, приходы, в Ленинграде было больше, нежели тех, кто ходил в разного рода клубы и так далее. И вот эта угроза, которая в явной форме проявилась уже после снятия блокады, впоследствии предопределила отношение и к Церкви, и к верующим в послевоенное время.
Если попытаться суммировать периоды развития настроений в блокированном Ленинграде, то можно выделить следующие этапы.
Наверное, до августа 1941 года с момента начала войны мы видим доминирование безусловно патриотических настроений, разного рода негативные настроения являются маргинальными, хотя и присутствуют, беспокоят власть. Я уже упоминал о том, что были случаи проявления антисемитизма, которые зафиксированы в материалах и партийных органов, и органов НКВД.
С началом блокады ситуация серьезным образом меняется и главным фактором, который определяет настроения, в этот период является, конечно же, продовольственное положение. Точнее, его ухудшение. Это не приводит к массовому политическому протесту, ленинградское население
Но самым важным, наверное, является то, что ленинградцы в течение долгого времени видели бессилие власти. В значительной степени они были предоставлены сами себе, продовольственные карточки полностью не отоваривались, по крайней мере, до марта 1942 года. И это бессилие власти заставило переосмыслить достаточно многое из того, с чем ленинградцы пришли к войне — собственно говоря, к июню 1941 года.
Чрезвычайно важным результатом этой травмы первой блокадной зимы было ожидание перемен — перемен, связанных с тем, что после войны, конечно же, изменится отношение к Церкви, изменится отношение к колхозам (поскольку поражения на фронте в военные месяцы 1941 года во многом объяснялись нежеланием крестьян воевать). И надо сказать, что на самом деле политорганы Красной армии понимали подобного рода настроения на временно оккупированной противником территории и, для того чтобы привлечь население на свою сторону, обещали в своих листовках распустить колхозы после войны: это тоже чрезвычайно важный элемент такого идеологического пропагандистского противостояния.
Далее нужно отметить, что в 1941, 1942, 1943 годах, особенно после открытия Второго фронта, стало меняться отношение к союзникам. Если раньше, особенно в начале войны, многие видели в Англии страну, которая смогла подтолкнуть Гитлера к агрессии против Советского Союза, и видели некую интригу, то по мере того, как в город стали в том числе поступать по линии ленд-лиза и продовольствие, и вооружение, отношение к союзникам изменилось. И представление о том, что мы можем быть союзниками всерьез и надолго, стало частью тех ожиданий, которые сформировались в период блокады.
Самое важное, что у населения было ожидание перемен, что город будет другим. Насколько эти настроения были распространены, насколько они были сильными и могли повлиять на будущее города? Ну, конечно же, переоценивать этот реформаторский потенциал не стоит, поскольку за годы войны, за годы битвы за Ленинград, блокады Ленинград, конечно же, из одного из крупнейших городов не только Советского Союза, но и мира, по сути, превратился в провинцию. Город, который начинал войну, имея население более 3 миллионов человек, к концу войны имел менее 800 тысяч. Практически все крупные предприятия города прекратили свою работу, а материальные ресурсы были вывезены, но самое главное — цвет ленинградской интеллигенции, рабочие погибли: кто от голода, кто на фронте, кто в добровольческих соединениях в народном ополчении.
В результате войны и блокады произошла провинциализация Ленинграда. Ленинград спас Москву, устояв в сентябре 1941 года. Отдавал все, что можно было отдать, в конце 1941-го — в 1942-м. Но в результате войны и блокады был практически обескровлен, и его нужно было восстанавливать.