Расшифровка Из России в Америку и обратно

Содержание четвертой лекции из курса Ивана Куриллы «Россия и Америка: история отношений»

­­­­­Важной частью истории российско-американских отношений является история эмиграции. Наши страны обменивались эмигрантами в очень больших объе­мах. Конечно, наибольший поток эмиграции шел в одну сторону — из Россий­ской империи (а потом из Советского Союза) за океан. Но был и встречный ру­чеек, не такой многочисленный, но очень активный и показательный. 

Прежде всего, Америка в середине XIX века привлекала реформаторов, которые хотели ставить социальные эксперименты. Европейцы отправлялись за океан для того, чтобы создавать там коммуны религиозного или социального утопи­ческого образца — для того, чтобы попробовать на практике жить в соответ­ствии с теми теориями, которые им казались привлекательными. Туда ехали сторон­ники Фурье  Шарль Фурье (1772–1837) — французский философ, один из представителей утопичес­кого социализма, автор термина «феминизм»., Оуэна  Роберт Оуэн (1771–1858) — английский фило­соф, педагог и социалист, проводил социаль­ные эксперименты в Англии и основал ком­муну «Новая гармония» в США. — знаменитых европейских социалистов-утопи­стов. Была по меньшей мере одна коммуна, созданная русскими народни­ками. На Западе США, в Канзасе, в 1870-е годы существовала коммуна Кедро­вой до­лины, где русские народники строили собственную жизнь. Она не была успеш­ной — кстати, как и большинство этих утопических коммун, — но это был один из пер­­вых сюжетов российской политической эмиграции. 

Вообще говоря, народники и близкие к ним люди в конце XIX века добились ряда существенных успехов, повлияли на американскую жизнь и построили соб­ствен­ные карьеры. Например, Петр Алексеевич Дементьев, который вся­чески отрицал свою связь с народниками, но в начале реакции, после убийства Алек­сандра II, очень быстро уехал за океан и стал одним из самых успешных рус­ских в Америке. Именно он основал во Флориде город Санкт-Петербург. Он был тверским помещиком, продал свое имение в России и вложил деньги сна­чала в покупку леса и создание во Флориде деревообраба­тываю­щего пред­прия­тия, потом стал подводить к этому предприятию желез­ную дорогу, кото­рая в конце концов дошла до побережья Мексиканского залива, где конечную стан­цию он и назвал Санкт-Петербургом — в честь города, который больше всего любил.

Еще один народник, бежавший от преследования русского правительства, Нико­лай Судзиловский, сделал политическую карьеру, как ни странно, аж на Гавайях. В конце XIX века Гавайи провозгласили себя республикой, и они были на пути к тому, чтобы стать американским протекторатом. Суд­зи­лов­ский, долго проживший в Калифорнии, перебрался на Гавайи, был избран в Се­нат и стал первым председателем Сената независимых Гавайев в тот корот­кий период, когда они были республикой.

То есть были истории политически активных русских, которые не бросали по­ли­тическую активность и за океаном. Основной поток переселенцев, конеч­но, не играл такой большой политической роли в Америке, но он создавал огром­ный слой людей, эмигрантов, которые массово отправлялись из Россий­ской империи за океан. Это были люди, бежавшие от религиозного и полити­ческого гнета, и прежде всего это были евреи. В конце XIX — начале ХХ века в США приехало от двух до трех миллионов эмигрантов из Российской импе­рии. Кроме того, уезжали поляки, немцы Поволжья, религиозные сектанты вроде духоборов.

Надо сказать, что среди них тоже были люди, занявшиеся политической дея­тельностью. Назову одну яркую женщину — Эмму Гольдман, которая уехала 17‑летней девушкой из Петербурга от гнетущей действительности той самой Российской империи периода реакции Александра III. Но, приехав в Америку, она стала свидетелем казни анархистов, обвиненных во взрыве на Хеймаркет в Чикаго, и решила посвятить свою жизнь революционной борьбе уже за океа­ном. Ее взросление в Российской империи сделало ее активным противником любого сильного деспотичного государства. Но она увидела такое деспотичное государство и в Америке и вскоре стала самой известной анархисткой в США. Когда американского президента МакКинли застрелил анархист Леон Чолгош, то первой, к кому пришла полиция, была Эмма Гольдман, хотя она лично никак не была связана с убийцей. Именно ей пришлось потом прятаться и даже менять фамилию, потому что во всем оказались виноваты анархисты, а она бы­ла самой известной анархисткой Соединенных Штатов. Эмма Гольд­ман стала героиней нескольких художественных книг, романов. Ну и кроме того, когда уже в 1960-е годы началась новая волна феминизма, то феминистки тоже стали считать Эмму Гольдман одной из своих предтеч и ходили на демон­стра­ции, скандируя лозунг «Emma said it in 1910, now we are going to say it again» («Эмма Гольдман говорила это в 1910 году — мы сейчас это повторим»).

Раз уж я начал говорить про судьбу русской женщины — вернее, российской еврейки, бежавшей от деспотичного правительства в Америку, — то для срав­нения мне хочется рассказать коротко о судьбе еще одной женщины. Она сбе­жала из того же города — правда, когда она в 1920-е покидала Советскую Рос­сию, он уже назывался Ленинград — от революционного советского больше­­вистского правительства. Ее звали Алиса Розенбаум. Эта девушка тоже стала очень популярной в Америке, фактически превратилась в одного из интел­лек­туаль­ных лидеров совершенно противоположного политического тече­ния — правых. Известна она под творческим псевдонимом Айн Рэнд. Ее рома­ны, в ко­торых описывалось моральное превосходство капитализма над социа­лизмом, стали учебным пособием для целого поколения американцев. Среди ее учени­ков, например, Алан Гринспен, который возглавлял американскую Федераль­ную резервную систему. Это он сказал, что Айн Рэнд научила его тому, что капитализм не только экономически эффективен, но еще и морально превос­ходит социализм. До работ Айн Рэнд это было, в общем, неочевидно.

И Эмма Гольдман, и Айн Рэнд стали влиятельными интеллектуальными лиде­рами в Америке, но направление их интеллектуальных исканий было задано тем государством, от которого они бежали. Значительная часть российских эмигрантов пыталась сделать из Америки то, чего они не видели в России. Их идеалом было что-то противоположное России, противоположное Совет­скому Союзу, той стране, откуда они бежали от каких-то гонений или от каких-то проблем. В этом смысле российские эмигранты сделали Америку противопо­ложностью той страны, откуда они сбежали. И это влияние нельзя недооце­нивать. Три миллиона в начале ХХ века — это очень значительная доля насе­ления, и сегодня в Америке можно встретить большое количество людей, кото­рые знают, что их предки приехали из России.

Этот массовый переезд, конечно, создал не только политических лидеров. Еще в большей степени, наверное, эта массовая эмиграция из России создала амери­канскую поп-культуру ХХ века. Сразу несколько деятелей первого ряда амери­канской худо­жественной жизни ХХ века родились в России, родители привезли их из России маленькими детьми. Напрямую, конечно, трудно говорить, что рос­сийское прошлое или российское происхождение как-то влияло на то, чтó они думали или, например, как они писали свою музыку. Но само их при­сут­ствие в Америке было результатом эмиграции из России. Наверное, самый известный американский автор популярной музыки ХХ века Ирвинг Берлин родился в Тюмени и приехал в Америку маленьким мальчиком. Из че­тырех главных студий Голливуда три — Metro-Goldwyn-Mayer, 20th Century Fox и Warner Bros. — основаны людьми, родившимися в России, а некоторые даже выросли в России и приехали в Америку в юности. Таким образом, популярная амери­кан­ская культура ХХ века в значительной степени формировалась под влия­нием выходцев из России.

Когда между СССР и США в 1958 году было подписано так называемое согла­шение Лэйси — Зарубина о культурном обмене, то главным импресарио, кото­рый занимался этим культурным обменом, стал еще один выходец из России — Сол Юрок. И­­менно е­­­­­му приписывается фраза «Знаете, что такое культурный обмен между Советским Союзом и Соединенными Штатами? Это когда они везут ко мне своих евреев из Одессы, а я везу к ним своих евреев из Одессы». Не только популярная культура, но и культура музыкальная — камерная, клас­сическая музыка — в обеих странах развивалась за счет работы одних и тех же школ. Культура Голливуда также очень связана с русской актерской школой: Михаил Чехов был не просто одним из самых влиятельных актеров, но и учите­лем актеров в Америке первой половины ХХ века. То есть американская культу­ра в значительной степени обязана эмиграции из России — но не только еврей­ской, но и этнической русской. Может быть, в меньшей степени, но это тоже важная струя.

После Гражданской войны к эмиграции, которая бежала от притеснений со сто­­роны российского правительства — прежде всего религиозным и этни­чес­ким меньшинствам, — добавилась эмиграция людей, которые принадле­­жали к российской элите. Среди них были инженеры, аристократы, и эти люди также оказали свое влияние на Америку. Те самые инженеры, которые были известны и успешны в России или стали успешными уже после эмиграции, также изменили облик Америки. Наиболее известно, наверное, имя Игоря Сикорского, человека, который до революции успел построить здесь самый боль­шой самолет своего времени, «Илья Муромец», а в Америке вскоре стал од­ним из основателей производства нового средства передвижения по воздуху — вертолетов. Корпорация Sikorsky — до сих пор крупнейший производи­тель вертолетов в Соединенных Штатах Америки. То есть люди, которые приехали в Америку, получив инженерное образование в России, оказались там конку­рентоспособными. Более того, они меняли Аме­рику в инженерном плане. 

Аристократы в меньшей степени прижились в Америке. Для энергичного, развивающегося американского общества, в меньшей степени обращающего внимание на происхождение, они значили меньше, но по крайней мере одну успешную историю я расскажу. Это история князя Сергея Оболенского, чело­века из одной из самых титулованных фамилий Российской империи, который приехал в Америку и женился на дочери Джона Джейкоба Астора — одной из наследниц большой империи гостиниц, тех самых «Асторий» в Соединен­ных Штатах. Вместе с братом супруги Оболенский стал работать в гостинич­ном бизнесе. Когда началась Вторая мировая война, он пришел на призывной пункт и сказал, что хотел бы служить в армии, потому что не может видеть, как в Европе разворачивается такая ужасная война. Он был человек военный, успел послужить в Первую мировую и теперь хотел служить опять. Ему сказа­ли: «Вам 50 лет, мы вас можем отправить охранять водокачку». Оболенскому это очень не понравилось. Он использовал свои связи для того, чтобы погово­рить с тогдашним министром обороны США, и тот его отправил к Уильяму Доно­ва­ну, человеку, который в это время формировал УСС: это будущее Цен­тра­льное разведывательное управление, а тогда — Управление стратегических служб. Донован взял-таки Оболенского на службу, и тот сыграл очень серьез­ную роль в одном из эпизодов Второй мировой войны. 

В 1943 году итальянский король попытался совершить переворот, отстранив Бенито Муссолини от власти, и в Италии на какой-то период возникла ситуа­ция двоевластия. Было не очень понят­но, на чьей стороне окажутся вооружен­ные силы Италии и где они будут про­должать воевать против англо-американ­ских войск, а где — перестанут. И вот в этот момент князя Оболенского сброси­ли с парашютом на остров Сардиния. Он нашел путь к командующему италь­янским корпусом на Сардинии, избегая немецких патрулей, и, найдя его, про­вел с ним несколько часов в разговорах о прекрасной эпохе до Первой мировой войны, о той самой аристократии, кото­рая в это время была наднациональной, путешествовала по всей Европе. Нашли общих знакомых. Оболенский вспом­нил, как играл на скачках с италь­янским послом в Российской империи. Выяс­ни­лось, что этот итальянский посол был дядей командующего Сардинским кор­пусом. В общем, результатом этого разговора было то, что итальянский командующий согласился передать остров Сардиния американцам. Наутро в аэро­порту уже садились американ­ские «Геркулесы». Как говорят, это была самая успешная операция УСС времен Второй мировой войны, проведенная фактически одним русским аристокра­том.

Ну, если уж я начал говорить об аристократах — эмигрантах из России, то, навер­ное, можно вернуться и в самое далекое прошлое и вспомнить самого первого эмигранта-аристократа из другой очень известной русской фамилии — Дмитрия Голицына. Один из отпрысков большого рода Голицыных, сын послан­ника Российской империи в Гааге, в конце XVIII века он решил после учебы не возвращаться в Россию — в разгар войн, развернувшихся в Европе после революции во Франции, он отправился за океан и там остался. Голицын принял католичество и устроил в западной части штата Пенсильвания такой поселок, где принимал всех католиков — а католикам в то время в Америке жилось не очень хорошо, все-таки страна протестантская. Он стал священ­ни­ком, принял сан, собрал под своим крылом несколько тысяч католических семей. Сейчас в честь Голицына назван округ в Западной Пенсильвании, а его самого рассматривают в Католической церкви на предмет причисления к лику святых. Он прошел первый этап, беатифицирован и может оказаться одним из первых католических святых русского происхождения, хоть и жил в Америке. 

Но из США в Россию эмигранты тоже отправлялись. Этот поток, конечно, не ис­числялся миллионами или даже десятками тысяч, но это был очень интересный поток. Кто же ехал в Россию?

Прежде всего в Россию начиная с рубежа XIX и ХХ веков отправлялись афро­аме­риканцы. США долго были страной расовой дискриминации: чело­веку с черным цветом кожи очень тяжело было сделать какую бы то ни было карь­еру в Америке даже в каких-то профессиональных областях, в спорте или в биз­несе, не говоря уже о политике. И мы знаем несколько историй успеха амери­канцев с черным цветом кожи, перебравшихся в Российскую империю до рево­люции. Два наиболее известных сюжета — это сюжеты с ресторатором и с жокеем.

Фредерик Томас, который в России стал Федором Томасом, начинал посыль­ным в гостиницах: сначала за океаном, потом в Европе, а затем добрался до Мо­­сквы, где он тоже работал в гостиничном и в ресторанном бизнесе. Начи­нал он с работы метрдотелем, но, скопив достаточно денег, выкупил сначала ресторан «Аквариум», а потом на деньги, заработанные в «Аквариуме», купил и перестроил (а фактически создал) самый фешенебельный ресторан Москвы «Максим». Два его ресторана — особенно «Максим», куда ходила наиболее ари­сто­кратическая публика, — стали большим успехом человека, который в Аме­ри­ке просто из-за цвета кожи никогда не смог бы стать в тот период успешным бизнесменом.

Другой пример — это пример жокея по имени Джеймс Винкфильд, как его на­зы­вали в России. На американский манер, наверное, правильнее будет произ­носить Уинкфилд. Джеймс Винкфильд начал свою карьеру жокея в Кен­тукки, даже победил там в знаменитом Кентуккийском дерби, но после этого черных жокеев стали отстранять от участия в соревнованиях, и он сложным путем через несколько месяцев странствий оказался в России. Здесь он ока­зался очень успешным — он был, наверное, самым известным жокеем в Импе­ратор­ских конюшнях в Петербурге, потом в конюшнях Манташёва, знамени­того предпринимателя-нефтяника, в период первого десятилетия ХХ века. Винк­фильд выиграл большое количество скачек, женился на русской, стал тут бога­тым человеком.

У обоих, Томаса и Винкфильд, карьера рухнула после революции. Томас уехал с белой армией, добрался до Стамбула, создал там ресторан «Максим», но по­том в Турции пришли к власти националисты. В общем, Томас в результате умер в бедности. Винкфильд же после революции уехал в Европу, добрался до Фран­­ции, а когда туда пришли немцы, вернулся в Америку. Но там все еще процве­тало расовое неравенство, и после освобождения Франции он снова отпра­вился туда, был известным человеком, тренировал жокеев. Я нашел в ме­муарах чле­нов советской команды по конному спорту — уже в послевоен­ный период, когда Советский Союз начал принимать участие в международных спортивных соревнованиях, — историю про то, как они, выступая где-то в Па­риже, встре­тили этого старенького афроамериканца. К нему подошел руково­дитель совет­ской команды и сказал: «Вы меня не помните, я начинал у вас маль­чиком в ко­нюшне до революции». То есть пиетет и память о Джеймсе Винкфильде сохра­нялись очень долго, его вспоминали даже в 1-й Конной армии: там наездники хвалились, что они с Винкфильдом начинали скакать на лошадях. 

Новый поток афроамериканцев, приезжающих в Россию, связан, конечно, уже с Советской Россией и с провозглашением интернационализма и равенства лю­дей независимо от цвета кожи. Из Америки в конце 1920-х — начале 1930-х годов приехали несколько американцев с черным цветом кожи, которые доби­лись успеха.

Сначала я, наверное, расскажу об Оливере Голдене. Он был из числа тех амери­канцев, кто получил образование в США в институте, специально созданном для развития афроамериканцев и занимавшемся подготовкой агрономов. Гол­ден был специалистом по выращиванию хлопка — это та область хозяйства, в которой афроамериканцы были заняты со времен дореволюционного рабства. Голден женился на девушке из еврейской семьи Берте Бялик, что сделало для него почти невозможным пребывание в Америке: оказалось, что семья его жены была настроена против чернокожих, а его собственные афроамерикан­ские родственники оказались антисемитами. В общем, такая история, после которой супруги уехали в Россию. Мы знаем про историю этой семьи из книги мемуаров внучки Оливера Голдена и Берты Бялик, известной российской жур­налистки Елены Ханги. Голден приехал в Центральную Азию, в Узбекистан, и стал одним из тех людей, кто начинал развивать там производство хлопка. Так американский опыт, американские агрономические подходы к массовому производству хлопка были перевезены из Америки в советский Узбекистан.

Другая история с черным американцем этого же времени — это история квали­фицированного рабочего Роберта Робинсона, который приехал в Советский Союз в 1930 году в составе группы американских рабочих, которых советское правительство пригласило для осуществления программы модернизации. Робинсон оказался на Сталинградском тракторном заводе единственным чер­ным американцем среди довольно большой группы из 400 рабочих, приехав­ших из Америки, и в первые же дни у него возникли конфликты с его белыми согражданами. Среди них было много расистов, были южане, и его стали побу­ждать к тому, чтобы он уехал, вернулся в Америку, отказался от работы. Аме­риканские сограждане даже отказывались с ним вместе обедать. В какой-то момент у него произошла стычка, драка с двумя согражданами, свидетелями которой стали советские рабочие. И когда об этом конфликте стало известно, советская пропаганда сделала из него показательный случай. Все центральные газеты написали об этой истории, в Сталинграде прошел суд, на котором суди­ли этих двух белых за расизм. Это был уникальный случай, когда советский суд вынес приговор по делу о расизме против двух белых американцев, которые обидели черного американца. Белых выслали: один из них убедил суд в том, что его роль меньше, и ему разрешили доработать до конца контракта, а второ­го сразу выслали из страны. А вот Роберту Робинсону, наоборот, оказал­ся зака­зан путь назад, в Америку.

Про эту историю написали американские газеты, журнал Time, и когда Робин­сон вернулся в США, то приняли его не очень хорошо. Говорили, что он стал ин­струментом советской пропаганды. Побыв некоторое время в Америке, Робин­сон вернулся опять в Россию, на этот раз в Москву, принял советское граждан­ство, поступил на работу на Московский подшипниковый завод, даже был избран депутатом Моссовета в конце 1930-х годов и прожил в Советском Союзе 40 лет, до 1970-х. Правда, уже с конца 1940-х он стал искать пути верну­ться в Америку. Это оказалось очень сложно, он уже был советским граждани­ном. Лишь в 1970-е ему разрешили выехать в Уганду, с которой в тот момент Советский Союз дружил, и оттуда он вернулся в Америку, где издал книгу «Черный на красном» о своих приключениях в СССР. В слу­чае с Ро­бинсоном нам интересно то, что из тогдашней расистской Америки в Советский Союз переезжала часть наиболее активных, энергичных афроамериканцев, которые видели в СССР альтернативу, страну расового равенства.

Еще одна часть американцев, которые переезжали из США в Советскую Россию после революции 1917 года, — это, конечно, политически активные левые. Часть из них была выслана из Соединенных Штатов в 1918 году на специаль­ном пароходе, часть поехала по собственной инициативе для того, чтобы по­мочь Советскому Союзу построить справедливое общество. Далеко не все они (может быть, меньшинство) были большевиками или сочувствующими боль­ше­викам. Это были социалисты совершено разных направлений, были среди них и анархисты, но все они увидели в советском эксперименте возможность для воплощения своих планов. Как в XIX веке утописты и разного рода соци­альные экспериментаторы из Европы отправлялись в Америку, так в конце первого десятилетия — начале второго десятилетия ХХ века в Россию броси­лись социальные экспериментаторы из Америки, которые надеялись построить здесь более справедливое общество. Некоторые из этих людей сделали карьеру в советском партийном аппарате. Например, Билл Хейвуд, лидер «Индустри­аль­ных рабочих мира», стал одним из руководителей III Интернационала. А Билл Шатов, человек, который родился в России, долго прожил в Америке и вернулся в Россию сразу после революции, сделал партийную политическую карьеру. Мы его знаем по роману Ильфа и Петрова «Золотой теленок» — он не называется по имени, но там несколько раз появляется руководитель строи­тельства Турксиба. Вот руководителем строительства Туркестано-Сибирской железной дороги и был тот самый Билл Шатов, который большую часть жизни прожил в Соединенных Штатах. Впоследствии он сделал карьеру и дослужился до замминистра железных дорог, но в конце 1930-х годов ока­зал­ся жертвой репрессий — был расстрелян.

Часть американцев не делали карьеру, а действительно пытались построить свою собственную коммуну. Самая известная из них — это американская коло­ния «Кузбасс». В «Кузбасс» приехала очень большая группа анархистов, из них подавляющее число были американцами, хотя европейцы попадались тоже. Они получили от советского правительства карт-бланш на экономические экс­перименты и построили достаточно успешную промышленную зону — такую свободную зону, в которой развивали химическую промышленность и шахты, построили обрабатывающий коксохимический комбинат, городок и школы вокруг него, то есть создали небольшой очаг своего анархического движения. К этой американской колонии «Кузбасс» восходит значительная часть уже совет­ского Кузбасса в своей промышленной составляющей. К концу 1920-х годов, когда советское правительство стало сворачивать все эти свободы, вклю­чая новую экономическую политику, возможности для подобных эксперимен­тов стали сужаться. Американская колония «Кузбасс» закрылась — значитель­ная часть ее участников просто уехала из страны, кто-то перебрался в другие города. Колония как единый организм перестала существовать, хотя ее мате­риально-техническое наследие продолжает существовать и сегодня.

Таким образом, встречная эмиграция тоже была чрезвычайно важным явле­нием, хотя она и не была такой многочисленной, как эмиграция из России за оке­ан.

Заканчивая разговор об эмиграции, надо поговорить о тех людях, кто, как Билл Шатов, родился в России, провел значительную часть своей жизни в Америке и вернулся в Россию. Очень часто именно такие люди оказывались среди лиде­ров, руководителей технически продвинутых отраслей. Среди наиболее успеш­ных руководителей железных дорог и железнодорожного строительства на про­­­­тя­жении XIX и в начале ХХ века были люди с американским опытом. В то время железные дороги были таким хай-теком, наиболее развитой частью промышленности. И вот первый министр путей сообщения Павел Петрович Мельников ездил в Америку как командированный от николаевского прави­тель­ства. И князь Михаил Хилков, под руководством которого строилась Транс­сибирская железная дорога, ездил в Америку. Правда, не как командиро­ванный, а по собственной инициативе. Он молодым человеком работал маши­нистом на железных дорогах в Соединенных Штатах: начинал с разнорабочего, изучал железнодорожный транспорт с низших ступеней и, вернувшись в Рос­сию, сделал карьеру уже в качестве руководителя железных дорог и стал мини­стром путей сообщения во время строительства Транссибирской железной дороги. И тот самый Билл Шатов в советское время уже снова стал одним из руководителей советских железных дорог. Он тоже человек с американ­ским опытом.

Это неслучайно: люди с опытом работы на таких сложных, технически про­двинутых экономических системах пользовались большим спросом в России. По воз­вращении на родину они своей жизнью и своей работой оказывали влияние на то, как в нашей стране выстраивалось производство во многих отраслях.