Расшифровка Как Русь стала частью христианского мира

Содержание четвертой лекции из курса «История православной культуры»

Крещение Древней Руси святым князем Владимиром можно рассматривать в различных аспектах: в государственно-политическом, в хозяйственно-эконо­мическом. Но как для современников этого события, так и для нас Крещение Руси имеет прежде всего духовно-религиозное и культурно-историческое зна­чение. Именно с этой точки зрения мы попытаемся поразмышлять над исто­рией православной церкви в судьбе нашего отечества.

Если говорить кратко о значении Крещения Руси святым князем Владимиром с культурно-исторической, с цивилизационной точки зрения, то его можно было бы сформулировать следующим образом: святой князь Владимир сумел ввести разноплеменную, языческую и в своем язычестве весьма еще примитив­ную страну в христианскую цивилизацию. В ту цивилизацию, которая суще­ство­вала в Европе уже около тысячи лет и которая, в особенности в юго-вос­точ­ной ее части, в Византийской империи, представляла собой одну из вер­шин в истории христианской цивилизации как таковой. Действительно, Визан­тия сумела не просто воцерковить современную ей культуру, но, бережно вбирая в себя античную, эллинистическую культуру, культуры ряда восточных наро­дов, сумела осуществить синтез самых различных культурных традиций в па­ра­дигме христианского мировоззрения. Вот почему мы можем говорить о том, что выбор князя Владимира предопределил не только религиозную историю, но и культурную историю страны: обширная, но окраинная страна европей­ско­го мира, Русь приняла христианство в форме, которая была наи­более раз­ви­той именно в культурном отношении.

На протяжении многих веков в Византийской империи выработалась очень оригинальная форма сохранения, развития и передачи христианской традиции. Матрицей этой формы был прежде всего православный храм с его очень разви­тым, очень сложным богослужением. Неслучайно ведь и летопись напоминает нам о том, что более всего потрясло послов князя Владимира в Константино­поле богослужение в храме Святой Софии, когда они не могли даже понять, на небе они находятся или на земле. Чтобы понять эту особенность византий­ской, а впоследствии древнерусской культуры, нужно поговорить о предысто­рии Крещения Руси.

В Византии, в особенности после V века, латинский язык постепенно перестает быть государственным — и во всех аспектах жизни утверждается греческий язык, знакомый ромеям, как называли себя византийцы, практически с дет­ских лет. На нем говорили и в афинской Академии, которую закрыл, а правиль­нее сказать — реорганизовал император Юстиниан; на рыночных площадях; в термах, где проводили время ромейские аристократы; и в монастырских кельях, где предавались молитвенно-аскетическим упражнениям византийские иноки. На греческом звучало богослужение, на него давно была переведена Библия, на нем было написано Евангелие, произносились проповеди и писали Отцы Церкви. Образованный византиец — это человек, изучавший в системе византийских школ греческую грамматику (на основе текстов как античных авторов, так и Отцов Церкви) и одновременно с греческим языком философию, литературу, естественные науки, математику, римское право.

Изучив греческий, духовно, интеллектуально взыскующий византиец, кем бы он ни был — государственным чиновником или монахом, церковным иерархом или воином, мог при желании читать в оригинале Отцов Церкви. А именно пра­во­славная догматика I тысячелетия, по существу, была средоточием хри­сти­­анского вероучения — западная догматика на ее фоне была чем-то вторич­ным, хотя и весьма оригинальным. Но наряду со Святыми Отцами православ­ный византиец читал с детства знакомых ему античных писателей и филосо­фов, которые своими изысканными литературными формами в значительной степени влияли и на развитие греческого языка периода Византии, в том числе языка богослужебного.

И здесь возникает вопрос: а при чем же здесь богослужение? Но если мы возь­мем богослужебные книги: наряду с Евангелием и «Апостолом»  «Апостол» — богослужебная книга, содержа­щая части Нового Завета — Деяния и Посла­ния святых апостолов, стихи из Псалтыря и т. д. это Пост­ная и Цветная триоди, октоих, минеи, служебник и требник, — все эти книги, на­пи­­санные по-гречески, ставили перед собой задачу не просто осуществлять бого­служение, преображающее душу человека и мироздание, но и донести основополагающие истины вероучения. Неслучайно в написании этих книг принимали участие многие ведущие богословы византийской церкви, как, например, преподобный Иоанн Дамаскин.

Содержание богослужебных книг представляло собой собрание очень глубоких богословских догматических истин, осмысленных в категориях эллинистиче­ской философии, изложенных в форме изысканной византийской поэзии, вос­хо­дившей еще к античным авторам. И все это было призвано дать возмож­ность византийцу в процессе богослужения через тексты, которые читались или пе­лись, воспринять полноту церковного вероучения. Работа над текстами осуще­ствлялась веками и напоминала лучшие образцы еще античной культу­ры, ко­гда, например, в своих «Диалогах» Платон облекал в поэтические формы самые отвлеченные философские истины. Вот эти богослужебные тексты, доступные всем, были формой сохранения и передачи церковного предания, которая вы­ра­боталась в Византии.

Когда речь шла об обращении к языческим народам — а византийцы не очень отличались миссионерской активностью, — как правило, воцерковление языче­ских народов происходило в контексте ассимиляции их в культуре самой Ви­зан­­тийской империи. Так, мы до сих пор спорим, например, о том, кем же бы­ли святые равноапостольные просветители славянства Мефодий и Кирилл — то ли с детства хорошо знавшими славянский язык ромеями греческого проис­хождения, то ли ромеями славянского происхождения, эллинизировавшимися еще в поколении своих родителей. Но как бы то ни было, с византийской точки зрения, стать христианином означало прежде всего стать ромеем. И вот, когда речь заходит о соприкосновении Византии с только что возникшими варвар­ски­ми государствами славян, открывалась совершенно другая перспектива: ви­зантийцы не ставили перед собой задачу христианизировать славянские народы и, в частности, Древнюю Русь, приобщив ее к традиции греческого языка.

Надо сказать, что, в отличие от западной церкви, где существовало учение о трех священных языках — греческом, латинском и древнееврейском — и толь­ко на этих языках многие века считалось возможным совершать бого­служение и читать Священное Писание, Византия, сосуществуя с другими древними государствами и народами, знала о литургических традициях на дру­гих древних языках — сирийском, армянском, коптском. 

И вот тогда, в IX веке, святые Мефодий и Кирилл предпринимают поразитель­ное начинание. Они пытаются, создав более или менее полноценный литера­турный славянский язык, способный вместить в себя богатство греческого язы­ка, перевести на этот язык прежде всего богослужебные книги. Это была тита­ническая работа, и сами Мефодий и Кирилл, конечно, не смогли бы справиться с ней в одиночку — в процессе этой деятельности им пришлось создать целую школу. У них было немало учеников, которые продолжали их дело сначала в Мо­равии, потом в Болгарии. И к моменту Крещения Руси уже существовал более-менее полный корпус богослужебных книг, переведенных на язык, кото­рый впоследствии назовут церковнославянским. Это был литера­турный сла­вян­ский язык, никогда дотоле не существовавший, построенный по принци­пам греческой грамматики. Который никогда не был разговорным языком и пись­менность которого — глаголица и кириллица — предполагала зависи­мость от языка греческого.

При этом Мефодий и Кирилл и их ученики не ставили своей целью перевести на славянский язык весь корпус книг Библии, например Ветхий Завет (все кни­ги Ветхого Завета были переведены на славянский язык лишь к концу XV века) или многочисленные сочинения Святых Отцов. Они мыслили в при­вычной пара­дигме, что проникновение в содержание богослужебных книг постепенно откроет для славянских христиан полноту церковного вероучения, не задумы­ваясь над тем, что богословская глубина богослужебных книг может быть доступна лишь человеку, уже имеющему определенный уровень просве­щенно­сти и все-таки владеющего греческим языком. 

Но в Древней Руси церковная жизнь начиналась не с чтения новообращенны­ми христианами богослужебных книг: подавляющее большинство новообра­щен­ных были неграмотны. Православная жизнь на Руси начиналась с храмо­вого богослужения. Попытаемся представить себе древнего новокрещеного славя­нина в храме. Во-первых, появившиеся на Руси храмы разрушали тради­цион­ное представление славян о пространстве. Ведь до этого им не было известно ничего, кроме довольно убогих хижин и более-менее укрепленных деревянных построек в тех многочисленных городищах, которые находились на пути «из варяг в греки». Это была примитивная архитектура. И вот любой храм, по­строенный по древним канонам, восходившим еще к античности, дере­вянный, а уж тем более каменный, открывал для обращенного из язычников славянина совершенно особое пространство. Переступив порог храма, славянин видел пра­вославные иконы, которые не могли не потрясти его воображение. Что бы­ло ведомо ему до Крещения Руси? Довольно примитивные изображения идо­лов, преимущественно деревянных. Вспомним рассказ о статуе Перуна в Кие­ве — деревянной, лишь с серебряной головой и золотыми усами. Так вот, на ме­сто этого изобразительного искусства языческой Руси через храмы при­ходила православная иконопись, вбиравшая в себя практически двухтысяче­летний опыт античной, эллинистической, восточной и собственно византий­ской живописи.

Наконец, то, что звучало в храме, тоже было поразительно. Ведь, кроме камла­ний шаманов, волхвов да скоморошьих дудок и бубнов, славянин не слышал ничего. А здесь в храме звучало пение того самого октоиха, осьмогласника, му­зы­кальные конструкции которого восходили еще к античной музыке, кото­рая вбирала в себя музыкальные открытия целого созвездия народов Средизем­номорья. Это была музыка самого высокого уровня, и она воспринималась славянином опять-таки как откровение Церкви.

Наконец, звучавшее слово. Да, оно было, к сожалению, полупонятно для славя­нина, и это потом будет иметь печальные последствия для развития нашей духовной культуры и в особенно­сти богословия. Но все-таки ощущение приот­крывавшегося Слова Божия посе­щало христианина Древней Руси. Он ощущал себя в храме как в месте, где звучит все-таки его родной язык. Наконец, имея в виду определенного рода инфантилизм всех вот таких примитивных, не имев­ших развитой культуры народов, славяне, жившие, в общем, в чаде и смраде своих жилищ, потрясались, как любой ребенок, и ароматом фимиама, который исходил из кадил, и, конеч­но же, ароматом евхаристии. Действитель­но, переступив порог храма, славя­нин открывал для себя целый мир — мир пре­ображенного Христом Божьего творения. 

Надо напомнить, что богослужебный устав был очень сложным, богослужение было исполнено глубочайшего символизма, который многим, в общем-то, из сла­вян был недоступен, и возникает вопрос: а кто же мог совершать это бого­­служение в Древней Руси? На Русь приезжали священнослужители, вла­дев­шие славянским языком, из Византии, из Болгарии — славянского проис­хождения. Но очень быстро и епископат, не говоря о приходском духовенстве и монаше­стве, стал наполняться именно представителями автохтонного насе­ле­ния, которые были объединены именно новым для них, полупонятным, надо ска­зать, церковнославянским языком. Освоить его было не так уж сложно, но мож­но ли было на этом языке понять всю глубину литургического преда­ния? Не владея языком греческим, который, напомним, открывал путь не толь­ко к литургическим текстам, но и к тексту всей Библии, и к сочинениям Отцов Церкви, пока недоступным славянам.

Конечно, проблема пополнения кадров духовенства в православной церкви решалась легче, чем в католической, в том смысле, что приходское духовенство было женато и сыновья священнослужителей занимали их места в храмах, со­вер­шая богослужение, с детства им знакомое. Но вот парадокс: для того, чтобы стать священником, ему практически не нужно было учиться, да и учиться было негде. Славянскую грамоту осваивали даже в тех школах, которые стали появляться на Руси, прежде всего читая Псалтирь, Евангелие и «Апостол», и на этом все заканчивалось. Нередки были случаи, когда с детства вырастав­шие при храмах дети священников наизусть запоминали необходимые тексты и впоследствии становились священниками, даже не владея грамотой. А мог ли такой малограмотный, умевший лишь читать и писать священник быть полно­ценным проповедником и миссионером, просветителем и учителем для своей паствы? Впоследствии будут проходить века, и русские приходские священни­ки так и не будут получать образования, так и будут воспринимать богослуже­ние как воспроизведение — впрочем, правильное, соответствующее требова­ниям устава в своей форме — непонятных им самим литургических текстов.

Правда, в Древней Руси появляется институт, который и в самой Византии всегда и задавал тон богословию, — монастырское монашество. И мы встре­чаем среди древнерусских монастырских монахов людей, не только хорошо знавших переведенную на славянский язык книжность византийской церкви, но и гре­че­ский язык, открывавший им всю полноту церковного предания. Но их было очень немного, и судьба их после начала монгольского завоевания будет во мно­гом трагичной. Но ведь это были монастырские монахи, а глав­ным воспи­тателем, просветителем древних славян, обратившихся ко Христу, продолжал оставаться приходской священник, который из поколения в поко­ление учился правильно совершать богослужение, но не знал, почему оно совершается именно так.

Мы часто говорим о том, что христианство на Руси распространилось быстро и почти бескровно, о чем свидетельствует практически полное отсутствие муче­ников среди православных просветителей и миссионеров. Но связано это было с тем, что оно было воспринято во многом поверхностно. И впоследствии церковная жизнь Древней Руси будет происходить двойственно. Она будет являть собой типичное двоеверие, когда рудименты языческой религиозности будут сосуществовать веками с часто плохо понимаемыми истинами право­слав­ного вероучения.

Древняя Русь оказалась, по существу, перед проблемой полудоступности ей пол­ноты церковного предания. И нередко приходится задумываться над тем, а может быть, если бы не этот поразительный в своем величии опыт святых Мефодия и Кирилла, если бы русское духовенство с самого начала было обязано изучать греческий язык, чтобы быть способным совершать богослуже­ние, возможно, наше духовенство гораздо быстрее исполнилось бы более глу­бокого понимания сути православной веры и смогло бы более глубоко привнес­ти ее в сознание своей паствы? Приобщившись к наиболее культурно богатой форме христианства, существовавшей тогда в мире, Русь оказалась перед прак­тически неразрешимой в тех условиях задачей адекватного, глубокого пости­же­ния этой культуры. На это должны были потребоваться века, и веками будет происходить мучительный процесс постепенного усвоения не только миряна­ми, но и духовенством основополагающих принципов церковной культуры.