Расшифровка Реалии 1930-х в «Мастере и Маргарите»

​Содержание четвертой лекции из курса Мариэтты Чудаковой «Мир Булгакова»

Роман насыщен бытовыми подробностями тогдашней жизни. Тогда на каждом шагу такого человека, как Булгаков, ожидали осведомители. Когда ФСБ опуб­ликовала, как ни странно, в ксерокопированном виде очень маленьким тира­жом донесения сексотов  Сексот — сокращение от «секретный сотруд­ник», осведомитель НКВД., то там непонятно становится, проводил ли Бул­гаков хоть час жизни без сексотов. Один из них, о чем мне сама сказала Елена Сергеевна  Елена Сергеевна Булгакова (Шиловская)(1893–1970) — третья жена Булгакова., был прототип Алоизия Могарыча, Жуховицкий  Эммануил Жуховицкий (1881–1937) — переводчик. Расстрелян по обвине­нию в шпионаже в пользу английской и гер­манской разведки.. Был перевод­чик Эммануил Жуховицкий, которого Булгаков распознал мгновенно. Он к ним часто приходил и торопился вечером на Лубянку: тогда было положено писать доносы в тот же день, непосредственно на Лубянке. А Булгаков нарочно драз­нил его и удерживал. И он любил его дразнить такими словами: «Да, скоро в Европу поеду вместе с Еленой Сергеевной». А тот лепетал: «Ну как же с Еле­ной Сергеевной?» Он прекрасно знал, что вдвоем никого никуда не пустят. «А может быть, вы один лучше сначала поедете?» — «Не-е-ет, я привык по Ев­ропе только с Еленой Сергеевной ездить». Вот он его дразнит, наконец, отпу­скает и говорит потом Елене Сергеевне: «Ну надо же, кончал Оксфорд для того, чтобы потом…» — и стучал по столу. Стучать. «И потом, — говорит Елена Сергеевна, — проходило недели три, и он мне говорил: „Слушай, позови этого подлеца, а то что-то скучно“». Они его приглашали, и он опять его дразнил.

Но дальше произошла воистину булгаковская история, через много лет пос­ле смерти Булгакова. Я разыскивала людей, следов которых не было видно. Например, вот этого Жуховицкого. Я поняла, что его надо искать в архиве ФСБ, среди расстрелянных. И точно так же в дневнике Елены Сергеевны фигу­рирует Добраницкий  Казимир Добраницкий (1906–1937) — журналист, партийный деятель, сын револю­ционера. Расстрелян по обвине­нию в шпио­наже и участии в контрреволю­ционной тер­рористической организации.: они не знали до конца, то ли он сверху из высших эше­лонов и просто дает им намеки, как себя вести, то ли он осведомитель. Он ока­зался самым настоящим осведомителем и был, так же как и Жуховицкий, рас­стрелян. Они своим спуску не давали. Осведомители сами этого не понимали, они не могли этого знать, видимо, они верили. Мы же смотрим ретроспективно на сталинскую, тоталитарную эпоху и многое уже знаем. А они тогда находи­лись внутри нее. Они думали, видимо, что это для них такой отпускной билет, что они не попадут в шестеренки Большого террора. Они прекрасно, увы, попа­дали. Добраницкого я материалы нашла, все прочитала. А вот про Жуховицкого мне сказали в архиве ФСБ, что не могут ничего выдать, потому что он еще не реабилитирован. А где же надо искать? В военной прокуратуре. Я отправи­лась искать в военную прокуратуру, к главе отдела реабилитации, полковнику Купцу. Он сказал: «Да, это у нас. Понимаете, в чем дело, у меня очень неболь­шой штат, поэтому у нас очень многие дела подготовлены почти до конца, но нужно поработать еще несколько дней до завершения. Но мы завершать стараемся те дела, по которым есть просьбы родственников. Потому что род­ственники получают какие-то льготы, прочее. А всех мы не можем. А за него никто не просил. И мы не можем вам показывать материалы, пока он не реаби­литирован». Тогда я задаю вопрос: «А как же быть, кто бы мог написать такое прошение». Этот полковник мне отвечает: «Ну, например, вы». Я ни секунды не размышляю, беру ручку, прошу листок бумаги и пишу заявление о том, что прошу рассмотреть дело Жуховицкого и по возможности реабилитировать. Через два дня раздается звонок: «Приходите смотреть дело, мы его реабили­тировали». А дело уже было подготовлено: конечно, ничего там не было, никакого шпионства. И вы можете себе представить — Булгаков посмеялся бы над этим, — мне выдают справку о реабилитации Жуховицкого, она хранится у меня дома. Типично булгаковская деталь.

Булгаков все время бывал в 1935 году в американском посольстве. Там всегда присутствовал Жуховицкий, Штейгер  Борис Штейгер (1892–1937) — в воспомина­ниях чрезвычайного посланника Латвийской Республики в Москве Карлиса Озолса описы­вался как осведомитель ГПУ, специализи­рующийся на деятелях искусства. В 1937 году Штейгер был расстрелян по обвинению в шпионской и диверсионной деятельности., потом изображенный в романе в лице Майгеля, которого тут же Абадонна убивает на глазах у всех. И там была, увы, известная всей театральной Москве осведомительница, замечательная актриса Ангелина Степанова  Ангелина Степанова (1905–2000) — актриса МХАТа. Была возлюбленной драматурга Ни­колая Эрдмана, вела с ним переписку во вре­мя его ссылки. В 1936 году развелась с му­жем и вышла замуж за Александра Фадеева. После войны во МХАТе занимала должность парторга, организовала собрание для осу­ждения академика Сахарова.. Я хочу всех предупредить, что обвинять людей, став­ших осведомителями в те годы, нельзя, потому что они оказывались сплошь и рядом под страхом расстрела. Так была погублена Вета Долуханова, жена друга булгаковской семьи, ленинградского театрального художника Владими­ра Владимировича Дмитриева, отца известной нашей теннисистки Ани Дми­триевой, — первая его жена, одна из первых красавиц Ленинграда. Ей пред­ложили: «Вот у вас такой литературный салон дома, вы его расширьте и прихо­дите к нам рассказывать о том, что у вас говорят люди». Она сказала: «Я не мо­гу расширить, у меня не такая квартира». На что ей ответили: «Не беспокой­тесь, квартиру мы заменим». Она, имея двойняшек-детей, двух полуторагодо­валых дочек, в ужасе едет на Кавказ к родственникам, желая спастись, и прово­дит там полгода. Это мне рассказывали две ее приятельницы. Я всегда прове­ряла один рассказ еще через один, как источниковед. Одной из них рассказал следователь. В те времена, до войны, следователи еще шли на какие-то частные разговоры. И он ей рассказал, что когда Долуханова вернулась, ее тут же вызва­ли снова, арестовали и даже, говорит, не расстреливали, а забили в комнате следователя. Красавицу, за то, что посмела отказаться.

Поэтому я, например, на 95 % процентов уверена, что еще до Булгакова заполу­чили органы и Елену Сергеевну как жену Шиловского. Иначе трудно объяс­нить некоторые вещи, а самое главное, трудно объяснить важнейшую черту романа, что важнее всего. Она была красоткой, весьма харизматичной, держа­тельницей салона. Трудно объяснить, почему все до одного сидевшие за столом у Шиловских погибли, а все их жены или были расстреляны, или попали в ла­герь. Уцелел один Шиловский и она. Гораздо важнее другие вещи. Булгакова не печатают, не ставят, а он не вылезает из американского и английского посольств. Мало того, он приглашает к себе людей. В дневнике у Елены Серге­евны записано про Ангелину Степанову: «Мы позвали американцев себе в го­сти, тут подошла Лина С. и сказала: „Я тоже хочу к вам напроситься“». Спосо­бы были порой довольно откровенные. Если они уже согласились, то уже надо было какие-то сведения поставлять. У Елены Сергеевны на сто процентов, по­скольку домработницы, как пишет Булгаков в романе, всегда все знают, был роман до Булгакова в 1926 году с Тухачевским  Михаил Тухачевский (1893–1937) — совет­ский военачальник, маршал. В 1937 году Туха­чевского и других высокопоставленных воен­ных, в числе которых были командармы Убо­ревич и Якир, обвинили в подготовке перево­рота и работе на германскую разведку. Всех обвиняемых приговорили к смертной казни и расстреляли в подвале Военной коллегии Верховного суда СССР. В 1957 году Тухачев­ского и других военных полностью реабили­тировали.. Если это знали домработни­цы, то это знали и органы. Когда арестовали Тухачевского, нет сомнений, что ее должны были вызвать и допрашивать о нем. И она, мать двоих детей, ника­ким образом не могла сказать: «Нет, это замечательный человек» и так далее. Значит, она давала там какие-то показания. Множество фактов говорит об этом. И когда я высказывала эти предположения, то некоторые булгаковеды мне бросают упрек, на мой взгляд, очень инфантильный: «Как же так, это бро­сает тень на Булгакова!» Это значит полное непонимание жуткой атмосферы середины 1930-х годов, когда не до тени было. Значит, ему надо было сказать: «Иди и откажись! И пусть тебя там убьют, в этой камере!» Нам надо ясно отли­чать время Большого террора от 1960–70-х годов. В те годы, в 60–70-е, пробо­вали вербовать всех подряд. Мы всегда презирали тех, кто на это согласился. Потому что им не грозила пуля, а все остальное можно было перенести. Нельзя было соглашаться в то время.

Маргарита пишет мужу: «Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших ме­ня». Почему она якшается с нечистой силой — для каждого человека, особенно для сына преподавателя духовной академии, здесь не было разночтений. Об­щаться с нечистой силой нельзя! И наконец, для меня все встало полностью на места: как они ходили в американское посольство, как они приглашали к себе. При таких встречах обязательно должен был быть осведомитель. Ино­гда был Жуховицкий, иногда кто-то еще, а иногда — никого! Каким же образом НКВД получало сведения о содержании этого визита? Тут разночтений тоже не так много. Я задумалась, зачем человек, прекрасно понимающий, что такое ведьма в русском сознании и русском фольклоре, называет роман «Мастер и Маргарита». Первая часть названия нас относит, даже прямо обращает к ав­тору и к его герою — альтер эго автора. «…и Маргарита». Значит, Маргарита должна быть подругой альтер эго автора. Елена Сергеевна всегда подчерки­вала, что она прототип Маргариты и что Булгаков так и рисовал, так и заду­мал. «Какой памятник тебе я вздул!» — сказал он ей однажды. Почему же лю­бимая женщина сделана ведьмой?

Я пришла к выводу, за который отвечаю. Узнав от нее или каким-то иным пу­тем о том, что она в силу вещей попала в лапы к этим людям, он мучился, же­лая творчески решить эту внутреннюю задачу. Большинство писателей не только описывают нам какие-то вещи, которые окружают их, но они решают обязательно внутреннюю задачу. Этого очень много у Пушкина и у Лермон­това — и можно найти, конечно, и у Булгакова. Он решал внутреннюю задачу. И он дал нам ответ. Он решил ее в «Мастере и Маргарите». Да, она якшается с нечистой силой, что противопоказано нам, русским. Но она делает это ради него. Там это сказано прямо и ясно. И он разрешил эти сомнения, снял с нее вину. «Мастера и Маргариту» можно прекрасно читать, ничего этого не зная и об этом не думая, роман самодостаточен. Но если мы хотим связать его каким-то образом с биографией Булгакова, то вот такая интерпретация, кото­рую я предлагаю, отражает невероятный трагизм эпохи. Те, кто рассуждает, какая там бросается на что-то тень, просто не понимают жизнь людей, ложив­шихся вечером, не зная, проснутся ли они в своей постели или в пыточной ка­мере Лубянки. И как они жили, я до сих пор не могу представить.

Мы должны понимать, что огромный пласт разговоров Елены Сергеевны и Булгакова нам неизвестен: какие мучения у них были и как они эту драму решали. Например, Маргарита Алигер  Маргарита Алигер (1915–1992) — поэтесса, переводчик. Лауреат Сталинской премии 1943 года. мне сказала, что она хорошо знала Тухачевского: однажды, говорит, стоит она, уже в 60-е годы, в очереди в Союзе писателей за чем-то и вдруг видит испуганно — стоит молодой Тухачевский, полностью. И потом она поняла, что это Сергей Шиловский, младший сын Еле­ны Сергеевны. Она говорит: «Я ручаюсь вам, что он сын Тухачевского. Он ко­пия его был!» А что был роман у них в этом году, все знали. Я тогда заново прочитала страницу дневника Елены Сергеевны, где описано, как приведен в исполнение приговор маршалу. Кончается этот абзац, а новый абзац начина­ется такими словами: «Мы с Мишей решили поехать в Лебедянь к Сергею [Ши­ловскому]». Я не комментирую. Я только могу сказать одно: если Елена Серге­евна кому-то решилась сказать, чей это сын (я не могу высказывать свои уве­ренные предположения, я опираюсь главным образом на слова Маргариты Алигер), то именно Булгакову. Ему было легче растить ребенка не от Шилов­ского, а от другого человека. Это, как говорится, человеческое, слишком чело­веческое. И узнав об исполнении приговора, она решила поехать навестить сына Тухачевского. Это только мое предположение, на этом я не настаиваю. А на интерпретации названия романа и биографии Елены Сергеевны я настаи­ваю.

Конечно, шпиономания и все страшные дела того времени отражены очень уверенно в описании бала висельников, которые появляются из камина перед Маргаритой. Там истории, которые многим были известны, как там опрыски­вали стены ядами и прочее, это вменяли Ягоде, Ежову и всем на свете. Он очень хотел отразить Большой террор, но не знал, как это сделать, потому что впрямую писать об этом было невозможно. Если бы кто-то узнал, что Большой террор описан прямыми словами, через несколько дней все бы было кончено. Для описания реальных вещей он выбрал этот дурашливый тон, при­нятый им при описании «нехорошей квартиры», из которой исчезают люди. Как милиционер уводит человека и пропал сам: сказал, что вернется через два часа, и пропал и сам человек, и милиционер. Никто их больше не видит. Он по­пытался рассказать об этом в гротескном, в какой-то степени дурашливом то­не, хотя бы так.

Но самое интересное, что меня последние годы волнует: я была уверена, что, не зная советского быта и его деталей, нельзя понять и полюбить роман. Собы­тия, вернее, взаимоотношения романа с читателем молодым в последние де­сять, пятнадцать, двадцать лет показали, что ничего подобного. Но любопыт­но, что многие вещи, которые для нас были крайне важными, исчезли из со­знания сегодняшних читателей. Например, начнем с первой главы. Иностранец появляется на Патриарших прудах — и ошеломлены Берлиоз и Иван Бездом­ный. Теперь, как я пишу в некоторых своих работах, скорее удивит появление русского человека на Патриарших прудах. Второе. В первой же главе речь идет о бытии Божием — и автор на стороне того, что Иисус Христос существовал. Для нас это было ошеломительно. Для сегодняшнего читателя скорее было бы ошеломительно, если бы автор стал доказывать, что Иисус Христос не суще­ствовал. Третье — помните эти смешные слова: «А у меня, может быть, полный примус валюты!» Конечно, и сегодня можно над ними посмеяться. Но дело в том, что сегодняшние школьники представления не имеют, что такое было валюта для предшествующих поколений. В 1961 году двух молодых людей расстреляли  «Валютное дело» — процесс 1961 года над Яном Рокотовым, Владиславом Файби­шенко и Дмитрием Яковлевым, которых при­знали виновными в незаконных валютных операциях. Рокотов создал масштабную сеть посредников и закупал у иностранцев валю­ту. При обыске у него нашли 1,5 миллиона долларов. По этому делу было три процесса: на первом их приговорили к восьми годам лишения свободы, на втором ужесточили приговор до 15 лет, а на третьем вынесли высшую меру наказания — расстрел. только за то, что они у иностранцев разменивали валюту на руб­ли. Доллары на рубли, только за это. Валюта имела совершенно другой смысл. Задаем себе вопрос: как же так, когда столько исчезло для современного моло­дежного сознания, почему же они так любят роман по-прежнему? Отвечаю. Это свойство классики. Как «Божественная комедия» Данте, в которой описы­вается война гвельфов и гибеллинов, которая для всех нас сегодня пустой звук, а тогда она была очень важна для современников и стала важным пластом это­го произведения. Мы читаем, не зная этого, и наслаждаемся «Божественной ко­медией». Это свойство классики: одни пласты погасают — и всплывают глубин­ные пласты произведения, заложенные автором, быть может, почти бессозна­тельно.