Расшифровка «Рукописи не горят»: первый замысел «Мастера и Маргариты»

Содержание первой лекции из курса Мариэтты Чудаковой «Мир Булгакова»

В своем неоконченном романе «Записки покойника» Булгаков рассказывает до­вольно близко к реальности историю написания и попыток напечатания своего первого романа — «Белая гвардия». А затем в рукописи «Записок покойника» появляются такие слова: «Ну что же, сиди и сочиняй второй роман, раз ты взялся за это дело…» И тут же он говорит о главном препятствии, которое у не­го было: «…в том-то вся и соль, что я решительно не знал, о чем этот вто­рой роман должен был быть? Что поведать человечеству?.. Вот в чем вся беда». Ав­тор ищет тему, безусловно для него самого важную, а в то же время способ­ную преодолеть уже очевидные в то время цензурные препятствия. К тому вре­мени, когда в 1936 году пишутся «Записки покойника», Булгаков прекрасно уже знал, о чем этот роман должен быть, и мало того — уже была закончена черновая ре­дакция.

Вся суть вопроса в том, что замысел был для своего времени крайне необыч­ный. Сохранилась тетрадь, уничтоженная на две трети автором, с обрывками первой редакции романа, и там страницы в конце — озаглавлены «Матери­ал». Они разграфлены, и одна графа названа наверху «О Боге», а вторая — «О Дьяво­ле», с большой буквы. Если при этом иметь в виду, что авторская ра­бота в этой тетради идет в 1928 году, на одиннадцатом году советской власти, то становит­ся очень по­нятным тон разговора Воланда, нам уже известного по последним редак­циям, с извлеченным из клиники Стравинского Мастером о его романе. Он го­ворит: я написал роман. «„О чем роман?“ — „Роман о Пон­тии Пилате“. …Во­ланд рас­смеялся громовым образом… <…> „О чем, о чем? О ком? — заговорил Воланд, перестав смеяться. — Вот теперь? Это потрясаю­ще! И вы не могли най­ти другой темы?“».

То есть Воланд всячески подчеркивает то, что для современника должно было быть абсолютно очевидным: более неподходящей для советской печати темы, чем роман о Боге и дьяволе, нельзя было даже и придумать в 1928 году. Это было не менее, если не более смело, чем в 1923 году назвать свой первый роман «Белая гвардия». Мы сегодня уже не можем до конца дать себе в этом отчет. Белогвардейцы — это были враги советской власти; по-другому их не называ­ли, как «белогвардейская сволочь» и «золотопогонная сволочь». Булгаков наз­вал ро­ман «Белая гвардия» и держался за это название. Ну что же это такое — роман о Боге и дьяволе, задуманный им? Почему и как?

Отношения Булгакова с религией были достаточно сложные и причудливые на протяжении его жизни. Один из многочисленных детей преподавателя Ду­ховной академии, он не подвергал сомнению бытие Божие. У них каждое вос­кресенье отец читал сам вслух Библию — были семейные воскресные чте­ния. Булгаков лишился отца в 16 лет, через полтора года поступил в университет на медицинский факультет. И вот тут резко отошел от религии — еще и отча­сти под влиянием своего отчима, тоже врача, второго мужа своей матери, Вос­кресенского  Иван Павлович Воскресенский (1879–1966) — киевский врач-педиатр, второй муж матери Булгакова, Варвары Михайловны. Помог Булгакову изба­виться от морфиновой зависимости.. Медики, как правило, в те годы отходили от религии, и это можно объяснить. В сущности, это эпоха младодарвинизма, потому что теория Дарви­на только-только начала широким образом применяться в преподава­нии, в том числе и на медицинских факультетах. Это была новация, и она каза­лась полно­стью противоречащей Библии и всему, что знали люди о происхож­дении человека из Священного Писания. Поэтому у него и у доктора Воскре­сенского ве­лись дебаты с матерью Булгакова, которая была, как жена профес­сора Духов­ной академии, совершенно верующим человеком. У них велись очень большие споры, и, к счастью для биографов Булгакова, следы этих спо­ров остались в дневнике его младшей сестры Надежды. «Миша спрашивает ме­ня: „Хри­стос — Бог?“ Ну я не могу еще ответить так, как он». Подразумевается, что нет.

Проходят годы, и начинается Гражданская война, которая ошеломила и Булга­кова, и многих его сверстников. В 1916 году он закончил медицинский факуль­тет, их досрочно выпустили для участия в мировой войне. И через два года, уже в 1918 году, начинает вовсю полыхать Гражданская война, братоубийствен­ная война, в Украине и везде в России. По роману «Белая гвардия» совершенно ясно, что Булгаков мучительно размышляет над тем, почему пошли брат на брата, сын на отца. И он ищет, что хорошо видно в «Белой гвардии», ключ в Священном Писании. И больше всего — в Откровении Иоанна Богослова. «Бе­лая гвардия» вся прошита цитатами оттуда. Он возвращается к религии в поис­ках ответа на происходящее в реальности вокруг него. Когда спорят, был ли Булгаков верующим, надо перечитать молитву Елены, когда она молится за жизнь старшего брата перед иконой Богородицы. Она говорит: «Мужа ты от­няла у ме­ня, но оставь брата». Муж, Тальберг, уже уехал, сбежал вместе с нем­цами за гра­ницу. И она молится. Вот это страстное моление, довольно убеди­тельное, нам говорит, что неверующему человеку трудно написать такое. Хотя на сто про­центов мы никогда так не можем сказать.

Во второй половине 1920-х годов Булгаков чувствует себя совсем по-другому, чем на первом курсе медицинского факультета, где он был уверенным атеи­стом. Здесь он уже другой. Но мало этого: происходят такие явления в тогда­шней ранней советской жизни, которые не могут не задеть до глубины души чело­века, воспитанного в других параметрах. В январе 1923 года по улицам Москвы идет так называемое шествие — празднуется «комсомольское рожде­ство»  Празднования «комсомольского рождества» и «комсомольской пасхи» прошли по всей стране в 1922–1923 годах. На улицах были проведены шествия и карнавалы. После ус­пешного «комсомольского рождества» бюро ЦК РКСМ приняло постановление об «уста­новлении 7 января днем свержения богов». Между тем Антирелигиозная комиссия ЦК РКП(б) посчитала неуместным дальней­шее проведение шествий и карнавалов, а XII съезд партии (17–25 апреля 1923 года) призвал отказаться от «нарочито грубых ме­тодов» антирелигиозной пропаганды. . Несут картины, псевдоиконы со сверхкощунственными рисунками и надпися­ми: «Раньше богородица рожала Христа, а сейчас родила комсомоль­ца». И изо­бражен в ее ногах маленький ребенок, комсомолец, бог знает что. Но и этого мало. Булгаков приходит со своим тогдашним приятелем, молодым писателем Стоновым  Дмитрий Миронович Стонов (1893–1962) — журналист и писатель. В 1949 году арестован по делу Антифашистского еврейского комитета, при­говорен к 10 годам лагерей. В 1954 году освобожден и реабилитирован., в редакцию газеты «Безбожник». И дальше делает за­пись в днев­нике: «Да, все абсолютно ясно. Именно к Христу ненависть». Даже не к рели­гии, а к Христу, и это его тоже глубоко задевает.

Личность Иисуса Христа остается для него очень интересной и важной в тече­ние и молодых лет жизни. Но нужно напомнить, что в 1920-е годы продолжа­лась, несмотря на огромные перемены в социальной жизни, богатейшая жизнь идей русского романа второй половины XIX века. И в первую очередь романов Достоевского, с напряженнейшим размышлением его героев о бытии Божием. Они ставят на себе эксперименты, вплоть до самоубийства, чтобы проверить, верно ли представление о бытии Божием. Это никуда не делось, хотя и полно­стью исчезло из печатной литературы. На фоне этого активного вытеснения всей философско-художественной проблематики конца XIX — начала XX века в печатной советской литературе это продолжается в некоторых умах. И вот это сообщило творческой мысли Булгакова особую напряженность.

От работы его над вторым романом остались две тетради с вырванными напо­ловину или на две трети полностью исписанными листами. Осенью 1969 года я каждый день общалась с Еленой Сергеевной Булгаковой  Елена Сергеевна Булгакова (Шиловская) (1893–1970) — третья жена Булгакова., в течение полуто­ра месяцев, в связи с последней частью архива. Я проводила время у нее с один­надцати утра до одиннадцати вечера. Я спросила ее, что это за странные тет­радки. Она сказала, что это ранние редакции романа «Мастер и Маргарита». И я ее спросила, почему они в таком странном виде. И вот то, что она мне ска­зала, — это единственный источник, который мы имеем. Я ей верю, конечно, у нее не было необходимости что-то придумывать. Это объясняет, почему они в таком виде. Она рассказывала мне: «В марте 1930 года я перенесла свою машинку». (У них с Булгаковым вовсю шел роман, уже второй год, с весны 1929 года. Конечно, тайный: она была замужем за известным военным Шилов­ским, и у нее было двое детей.) Она говорит: «Хотя Шиловский и был недово­лен, но я перенесла машинку на Большую Пироговскую  По адресу Большая Пироговская, 35, Михаил Булгаков жил с 1927 по 1935 год. и там печатала». Она очень хорошо печатала, и в том числе под его диктовку. У Любови Евгень­евны  Любовь Евгеньевна Булгакова (Белозерская) (1895–1987) — вторая жена Булгакова. была своя жизнь, она смотрела на это сквозь пальцы. «И вот я печатала его письмо правительству СССР». Оно известно, датировано 28 марта 1930 го­да. Очень большое. «Продиктовав строки: „И лично я, своими руками, бросил в печку черновик романа о дьяволе“, Миша сказал мне: „Ну раз это уже написа­но, это должно быть и сделано!“ И он стал вырывать листы и бросать в печку, топящуюся здесь. Конец марта. Я его тогда спросила: „А почему ты тогда не всю тетрадку сжигаешь?“ А он мне ответил: „Если я все сожгу, никто не по­верит, что роман был“».

Поэтому остались две тетради с частью листов у корешка. И вот год спустя, ле­том 1970-го, Елена Сергеевна после просмотра фильма «Бег» скоропостижно скончалась. Это очень быстро произошло, сильный сердечный приступ дома. Я обрабатывала в это время в течение нескольких лет архив писателя, уже пе­реданный ею в Отдел рукописей Государственной библиотеки имени Ленина. И вот дошла очередь обработки до этих двух тетрадей. А технология обработки состоит в том, что ты заключаешь рукопись в обложку с клапанами из твердой бумаги, похожей на картон. Во всех архивах обрабатывающий писал своей ру­кой на обложке. Я должна была написать наверху: «Булгаков Михаил Афанась­евич. [„Мастер и Маргарита“. Роман. Первая редакция.]». И если надо было это мне написать своей рукой, то все, я надеюсь, понимают, что это сов­сем другая мера ответственности. Я должна была стопроцентно быть уверен­ной, не просто со слов Елены Сергеевны, что это действительно начало «Масте­ра и Маргари­ты». А там остались кусочки строк. Я села и стала пытаться по­нять. В пер­вой же главе на первых же страницах мелькает имя Берлиоза, но имя и отче­ство его другое, Владимир Миронович. Беседует он на Патриар­ших прудах с Антошей Безродным. Потом он становится Иванушкой Поповым, потом Ива­нушкой Безродным. И действительно, в их разговор вторгается странный ино­странец. Но надо было более уверенно все это определить. Тогда я посчитала количество букв в уцелевших фрагментах, нарисовала все это на странице, и стала дописывать строки по своему разумению, имея в виду предполагаемое число знаков. Часа через четыре такой кропотливой работы я поняла неожи­данно для себя, что занимаюсь реконструкцией романа. Я не со­биралась это делать! Я только хотела понять, действительно ли это «Мастер и Маргарита», те ли там герои. И вдруг я вижу, что реконструировала уже две или три стра­ницы. Тогда я решила реконструировать дальше, следуя словам Воланда, что рукописи не горят. 

Были обстоятельства, способствующие успеху моей работы. Во-первых, у Бул­гакова разборчивый и довольно крупный почерк. Очень редкие вписывания на полях и четкие концы строк. У многих строки загибаются в конце, и непо­нятно, если это оторвано, сколько там было букв. У него — нет. У него четкие концы строк. Когда Булгаков видел, что надо сильно править рукопись, он на­чинал ее сначала, с новой тетрадки. Во-вторых, я сделала маленькое открытие: у Булгакова очень много таких повторяющихся сюжетно-повество­вательных блоков. У него повторяются слова при описании, например очень часто можно встретить в разных его романах: «сказал, дернув щекой». И этого очень много при его разнообразной прозе, его ярком художестве. При этом на­бор средств достаточно считаемый. Поэтому у него в арсенале речевых средств немало ме­ста принадлежит излюбленным словам и оборотам речи. Для описа­ния близ­ких ситуаций нередко привлекаются одни и те же слова. Наконец, третье. В ре­конструкции первых глав у него встречаются евангельские и апокрифические тексты. Существует апокриф, что по дороге к Христу, с огромными усилиями несущему свой крест, как известно (отсюда и выражение «Каждый должен нести свой крест»), подошла девушка Вероника. Увидев, как течет по его лицу кровавый пот от тернового венца, она утерла его лицо платком, и на этом плат­ке осталось изображение лика Христа. Все это там было, и легко было догады­ваться, о чем речь, и вставлять эти части. И они способствовали моим догад­кам.

Таким образом, в течение двух лет были восстановлены триста страниц сож­женного текста. Там было 15 глав, это был незаконченный роман, но тем не ме­нее очень многое было понятно. Первая глава кончалась разговором иностран­ца с Берлиозом и Иванушкой. Он говорит: «Как, вы не верите? Это очень инте­ресно! Тогда пожалуйста». Воланд нарисовал прутиком на песке изображение Иисуса Христа и сказал: «Наступите ногой на это изображение Христа». И тут разворачивается целая драма. Они оба отказываются и говорят: да, мы не ве­рим, но мы не будем доказывать свое неверие таким глупым образом. Да нет, говорит, вы просто боитесь, интеллигенты вы, больше никто. И тогда Ивануш­ка чувствует себя глубоко оскорбленным: «„Я — интелли­гент?! — прохрипел он, — я — интеллигент“, — завопил он с таким видом, словно Воланд назвал его по меньшей мере сукиным сыном…» И он стирает ри­сунок своим, как пишет Булгаков, скороходовским сапогом. И сразу после этого довольно быстро раз­ворачивается картина гибели Берлиоза, как будто этим ко­щунственным же­стом Иван Бездомный, тогда еще Безродный, привел к этой катастрофической ситуации.

Глава вторая называлась «Евангелие от Воланда», затем — «Евангелие от дья­вола». И она вмещала, в отличие от того, что мы знаем в поздних редак­циях, все, что относится к истории Иешуа. Она не была растянута через весь роман, как это произошло в последующих редакциях. В этой первой редакции отсут­ствует резкая отделенность новоза­ветного материала от современного. В изве­стных нам последних редак­циях Воланд произносит только первую фразу, а дальше идет глава в Иерусали­ме, в Ершалаиме. И в следующей главе — последняя фраза. А здесь, в этой гла­ве, все было перемешано. Воланд говорит: «Ну вот я вам дальше расскажу…» — и так далее. Идет совсем по-другому построенный рассказ.

В этой редакции были герои, которые потом не встречались. Например, глава «На ведьминой квартире» рас­сказывала о знаменитой поэтессе Степаниде Афа­насьевне, которая проживала в большой благоустроенной квартире вдвоем с мужем-невропатологом: «Стра­дая какими-то болями в левой лодыжке, Сте­панида Афанасьевна делила свое время между ложем и телефоном». И вот она-то и разносит по Москве известие о гибели Берлиоза, сообщая всем это по телефону, с подробностями, которые сама во многом выдумывает. И в конце главы в рассказ вступает повествова­тель, который вообще играет в первой ре­дакции довольно активную роль, и подвергает критике ее версии гибели Бер­лиоза: «Если б моя воля, взял бы я Степаниду да помелом по морде. Но, увы, нет в этом надобности: Степанида неизвестно где, и, вероятнее всего, ее уби­ли». Больше эта героиня нигде не появляется. Дальше — «Интермедия в Шала­ше Грибоедова», там тоже появ­ляется Иванушка, в ресторане Дома Грибоедова. А дальше — сцена психиатри­ческой лечебницы, конец которой не повторяется в поздних главах, а он очень интересный. Ночью два дежурных санитара пси­хиатрической больницы видят в больничном саду огромного, в шесть аршин, черного пуделя. Одному из санитаров кажется, что пудель этот прыгнул из больничного окна. Он воет в саду, затем устремляет морду к окнам больни­цы: «обвел их глазами, полными боли, как будто его мучили в этих стенах, и покатил, перегоняя свою тень». А потом выясняется, уже в девятой главе, что в эту ночь из лечебницы сбежал Иванушка Бездомный, вполне может быть, что в облике этого черного пуделя. Или в облике пуделя был Воланд, который по­мог ему сбежать, одно из двух.

И поразительная глава «Марш ­фюнебр», «Траурный марш», которая дает сов­сем неизвестный нам по другим редакциям вариант похорон Берлиоза. Гроб везут на колеснице, бежавший из лечебницы Иванушка отбивает гроб с телом друга у похоронной процессии, вскакивает вместо кучера, бешено настегивает ло­шадь, за ним гонится милиция. Наконец, на Крымском мосту колесница вме­сте с гробом обрушивается в Москву-реку. Иванушка прежде этого успевает сва­литься с козел и остается жив. И снова возвращается в лечебницу. А отсюда в следующей черновой редакции, также сожженной, — там кусочек был ее, всего несколько глав, — Берлиоз предполагает, что его после смерти сожгут в крема­тории, а инженер-консультант возражает: «„…как раз наоборот: вы будете в во­де“. — „Утону?“ — спросил Берлиоз. „Нет“, — сказал инженер».

И самое интересное — в одиннадцатой главе появляется герой, который потом полностью исчезает. Под детским именем Феся. Это человек, кончивший исто­рико-филологический факультет Москвы, занимавшийся демонологией, и со­вершенно ясно — он огромный эрудит, занимавшийся очень серьезно Сред­невековьем, медиевист, — что именно ему предназначалась роль второй встре­чи с Воландом, после берлиозовой. Как бы противопоставле­ние: Берлиоз, кото­рый даже не узнал, что перед ним сатана, и Феся, который должен прекрасно узнать Воланда. Я не скрою, что горжусь восстановлением названия этой гла­вы. От нее осталось две буквы от одного слова и полностью последнее слово — «…ое эрудиция». Долго размышляя, я пришла к выводу, что в данном случае однозначно читается «Что такое эрудиция». Других вариантов предложить нельзя. У Феси была диссертация «Категория причинности и кау­зальная связь…» и так далее.

И в этой редакции 1928/29 года нет ни Мастера, ни Маргариты, уже это не­обы­чайно важно. Сначала я думала, как осторожный источниковед, что, может быть, их нет в этих пятнадцати главах, а они могли появиться дальше. И я осторожно написала об этом в своей работе 1976 года, но, когда работа уже печаталась, поняла, что осто­рожничала зря. И сейчас, я думаю, многие со мной согласятся. Мастер в после­дующих редакциях перед Иванушкой появляется в том самом месте, где нахо­дилась композиционно глава о Фесе. Представьте себе типографскую кассу, прежнюю, с буквами. Автор вынимает одну букву из ячейки, он вынимает од­ного героя и на его место вставляет другого. Феся находился на том месте, на котором должен был появиться и появился Мастер. Там рассказывается, как он преподавал в разных местах. И вдруг появляется в одной «боевой газете» ста­тья. В ней Фесю, бывшего помещика, называли Тру­вер Рерюкович: «…бу­дучи в свое время помещиком, издевался над мужиками в своем подмосковном имении. А когда революция лишила его имения, он укрылся от грома правед­ного гнева в Хумате…» Хумат — это Вхутемас  Вхутемас — Высшие художественно-техниче­ские мастерские, учебное заведение, где го­товили архитекторов, художников и скульп­торов. Вхутемас был создан в 1920 году после слия­ния Первых и Вторых ГСХМ (Госу­дарствен­ных свободных художествен­ных мастерских). Те, в свою очередь, возник­ли на базе Стро­гановского училища. Во Вхутемасе препода­вали Владимир Фаворский, Павел Флорен­ский, архитекторы Жолтовский, Мельников и Шехтель., где он преподавал разные дисци­плины. «И тут впервые мягкий и тихий Феся стук­нул кулаком по столу и сказал (а я забыл предупредить, что по-русски он гово­рил плохо, сильно картавя: он много времени провел вместе с матерью в юные годы в Италии и так далее, он был итальянист, демонолог и прочее): „Этот раз­бойник, вероятно, хочет моей смерти!“ И пояснил, что он не только не изде­вался над мужиками, но да­же не видел их „ни одной штуки“. И Феся сказал правду: он действительно ни одного мужика не видел рядом с собой». Это пока еще идет моя реконструк­ция, а потом я скажу, где полный текст Булгакова. «Зимой он сидел в Москве в своем кабинете, а летом уезжал за границу и нико­гда не видел своего подмос­ковного имения. Однажды он чуть было не поехал, но, решив сначала ознако­миться с русским народом по солидному источнику, прочел „Историю пуга­чевского бунта“ Пушкина, после чего ехать наотрез отка­зался, проявив неожи­данную для него твердость. Однажды, впрочем, вернув­шись домой, он гордо заявил, что видел, — дальше идет полный текст Булга­кова, — настоящего русского мужичка: „Он в Охотных рядах покупал капусты. В треухе. Но он не произвел на меня впечатления зверя“. Через некоторое вре­мя Феся развернул иллюстрированный журнал и увидел своего знакомого му­жичка, правда, без треуха. Подпись под старичком была такая: „Граф Лев Ни­колаевич Толстой“. Феся был потрясен. „Клянусь Мадонной, — заметил он, — Россия — необыкновенная страна. Графы в ней вылитые мужики“. Таким обра­зом, — так кончается глава, — Феся не солгал».