Расшифровка Демонстрация семерых

Содержание первого эпизода из курса Александра Даниэля «Диссиденты в СССР»

1968-й был, на мой взгляд, переломным годом не только в советской, но и в мировой истории. В этот год не только в странах Восточного блока, но и на Западе внезапно начали возникать громкие протестные движения. Казалось бы, что может быть общего между йельскими студентами, проте­стующими против войны во Вьетнаме, парижскими студентами, протестую­щими против постановлений и распоряжений Министерства образования Франции, варшавскими студентами, протестующими против запрета театраль­ных постановок в коммунистической Польше, и советскими диссидентами, которые протестуют против политических расправ в Советском Союзе? Тем не менее общим был отказ от негласных, но консервативных норм, господ­ствующих в том или ином обществе. И неважно, что студенческая революция в Европе и Северной Америке проходила под левыми лозунгами, а протесты в странах Восточного блока иногда имели антикоммунистический оттенок.

В Советском Союзе 1968 год ознаменовался неслыханным подъемом открытых публичных протестов против политических процессов. В январе 1968-го про­шел судебный процесс над четырьмя московскими диссидентами: Александ­ром Гинзбургом, его другом Юрием Галансковым, составителем самиздатов­ского журнала «Феникс», Алексеем Добровольским и машинисткой Верой Лашковой, которая перепечатывала их продукцию.

Этот судебный процесс вызвал огромное количество протестов. В большинстве своем это были открытые письма, которые, по существу, становились декла­рациями и содержали рассуждения о том, не идет ли наша страна обратно к сталинизму. Их пафос был направлен на проявление рецидивов сталинизма в об­щественной жизни страны. Эта протестная кампания развивалась на фоне событий в Чехословакии, где партийное руководство взяло курс на демокра­тиза­цию общественной жизни, на реформы. Вся советская интеллигенция с зами­ранием сердца следила за событиями в Чехословакии.

Если среди московских диссидентов выбирать фигуру, которая олицетворя­ла бы этот протестный 1968 год, я бы выбрал молодого физика, преподавателя Московского института тонкой химической технологии Павла Литвинова.

Павел Литвинов — выходец из советской элиты. Его дед, соратник Ленина по газете «Искра» Максим Литвинов, в 1930-е годы был наркомом иностран­ных дел. Потом попал к Сталину в немилость и ушел в от­ставку. В войну его назначили послом Советского Союза в США, а потом уже окончательно отстранили от дел, он скончался в опале. К диссидентскому миру Павла Литвинова, по-видимому, приобщил его приятель Александр Гинзбург.

В январе 1967-го прошла очередная протестная демонстрация на Пушкинской площади, и на этот раз последовали репрессии. Литвинов стал по примеру своего друга Гинзбурга собирать документальный сборник, посвященный этой демонстрации и судебному процессу над участниками. Его вызвали в КГБ и сказали: «Не делайте этого, Павел Михайлович», довольно вразумительно объяснив, какие могут быть последствия. Литвинов внимательно выслушал угрозы, пришел домой и записал весь разговор в КГБ, а потом пустил его по рукам. Этого его собеседники, конечно, не ожидали. Сборник под названием «Правосудие или расправа?» имел хождение в самиздате, а Павел получил диссидентскую репутацию.

Но самое главное, что сделал Павел Литвинов, — это обращение к мировой об­щественности, связанное с «процессом четырех» (см. выше). Оно было состав­лено в соав­торстве с Ларисой Богораз, тогда женой писателя Юлия Даниэля. Считалось, что направить обращение за рубеж — это нарушить некое табу, которое до­вольно крепко сидело в умах советских людей, «не выносить сор из избы». Мы можем между собой ссориться, но в противостоянии остальному миру со­ветский народ един, а тот, кто с этим не согласен, — враг. Обращение к миро­вой общественности сломало этот стереотип и разрушило психологи­ческий железный занавес в умах очень многих людей. Именно оно вызвало протест­ную волну 1968 года. По подсчетам известного диссидентского публи­циста Андрея Амальрика, в этих протестах участвовали более 700 человек. Для Совет­ского Союза неслыханная цифра.

Все это в одночасье кончилось 21 августа 1968‑го, когда советские танки вошли в Прагу. Глубина разочарования и потеря всякой надежды на мирную эволю­цию советского режима привели к огромно­му психологическому слому. 25 августа восемь человек  Демонстрация полчила название «демонстрация семерых», так как одна из участниц, Татьяна Баева, на следствии заявила, что оказалась поблизости случайно и не участвовала в акции — и не попала под суд. В дальнейшем она продолжила диссидентскую деятельность., в том числе Павел Лит­винов, вышли на Красную площадь с лозунгами против вторжения в Чехосло­вакию. Их немедленно арестовали и в октябре приговорили к разным срокам ссылки, а кое-кого — к лагерным срокам. Павел Литвинов получил пять лет ссылки.

В первое время после демонстрации многие называли этот поступок безумным, говорили, что эти люди совершили тактическую ошибку, дали повод себя посадить. Мне кажется, что общественное мнение в от­ношении демонстрации изменилось после обращения замечательного диссидентского публициста Анатолия Якобсона, которое он назвал «При свете совести». Вот его фрагмент:

«О демонстрации узнали все, кто хочет знать правду в нашей стране; узнал народ Чехословакии; узнало все человечество. Если Герцен сто лет назад, выступив из Лондона в защиту польской свободы и против ее ве­ликодержавных душителей, один спас честь русской демократии, то се­меро демонстрантов безусловно спасли честь советского народа.
     Однако многие люди, гуманно и прогрессивно мыслящие, признавая демонстрацию отважным и благородным делом, полагают одновремен­но, что это был акт отчаяния, что выступление, которое неминуемо ве­дет к немедленному аресту участников и к расправе над ними, неразум­но, нецелесообразно. Появилось и слово „самосажание“ — на манер „самосожжения“.
     Я думаю, что если бы даже демонстранты не успели развернуть свои лозунги и никто бы не узнал об их выступлении, — то и в этом случае демонстрация имела бы смысл и оправдание. К выступлениям такого рода нельзя подходить с мерками обычной политики, где каждое дей­ствие должно приносить непосредственный, материально измеримый результат, вещественную пользу. Демонстрация 25 августа — явление не политической борьбы (для нее, кстати сказать, нет условий), а явле­ние борьбы нравственной. Сколько-нибудь отдаленных последствий такого движения учесть невозможно. Исходите из того, что правда нужна ради правды, а не для чего-либо еще; что достоинство человека не поз­воляет ему мириться со злом, если даже он бессилен это зло предотвра­тить.
     <…>
     После суда над Синявским и Даниэлем, с 1966 года, ни один акт про­извола и насилия властей не прошел без публичного протеста, без отпо­веди. Это — драгоценная традиция, начало самоосвобождения людей от унизительного страха, от причастности к злу».