Введение в гендерные исследования

Расшифровка

Начнем обсуждать, что такое гендер, с конкретного примера. Обратимся к общеизвестным ритуалам — например, к празднику 8 Марта. Мы примерно представляем, что нас ожидает в Международный женский день. Однако формы празднования и его риторика меняются. Они заданы культурой, историческим моментом и особенностями социальных образцов мужествен­ности и жен­ствен­ности, то есть гендерных образцов.

День 8 Марта изначально был собы­тием социалистического календаря — днем солидарности работающих женщин, борющихся за свои права. При совет­ской власти праздник преобразился, прославляя советскую труженицу, мать и общест­венницу. Постепенно вопросы прав и равен­ства исчезли из риторики. В поздне­совет­ский период все больше подчеркивается материнство как при­родное женское предназначение, прославляется забота и другие доброде­тели так называемого слабого пола. Давно уже 8 Марта в нашей стране — это день всеобщей мобилизации мужчин, которые должны поздравить знакомых и близких женщин на работе и дома.

В 2019 году в ходе праздника соревно­вались по крайней мере два идеологи­ческих направления. С одной стороны, прославля­лась традиционная женская роль — хранительницы домашнего очага, заботли­вой матери, возлюблен­ной. С другой стороны, проявил себя феминистский подход, звучали призывы к солидарности и эманси­пации, как, например, в лозунге «Мое тело — это мой выбор». Есть люди, которые вообще не признают 8 Марта, считая этот празд­ник лицемерным и неуместным. Наполнение праздника разными представле­ниями о женствен­ности (и, соответственно, мужествен­ности) отражает и развитие представле­ний о гендере, и зависимость от соци­аль­ных, культурных и политических отношений.

Итак, ключевой тезис: представления о половых гендерных ролях и поведение людей как мужчин и женщин заданы культурно-историческим контекстом и конкретной ситуацией. Перефразируя Симону де Бовуар, можно сказать: женщинами и мужчинами не рожда­ются, а становятся  Имеется в виду цитата из книги Симоны де Бовуар «Второй пол»: «Женщиной не рожда­ются — женщиной становятся».. Гендер — это о разли­чиях полов, о том, как они организованы в конкретном обществе. Гендерный подход утверждает, что представления о муже­ственности и женственности и связанные с ними действия не являются неизменными. Они не однозначно заданы природой — они имеют социальное происхождение.

Однако категория гендера обозначает не только социальное и культурное опреде­ление половых различий. С ее помощью исследователи привлекают внимание к отношениям власти и управления, которые пронизывают жизнь женщин и мужчин. В патриархатном обществе механизмы власти культур­ными, политическими, экономическими средствами поддерживают пред­ставление о том, что женщины являются слабым полом, они зависимы от муж­чин — представителей сильного пола. В патриархатном обществе считается, что предназначение женщин заключается в материнстве и заботе, женщины эмоциональны, неспособны к рациональ­ности, а заодно и к мате­матике и другим точным, естественным наукам. Такие представления обосно­вываются идеологиями религиозного или научного происхождения. Так, напри­мер, Зигмунд Фрейд с уверенно­стью выдвигает следующий тезис, претендующий на статус универсаль­ного закона. Цитирую: «Социальные интересы у женщины более слабые; способность к сублимации влечения меньше, чем у мужчины; склонность к нарциссизму выше. У женщины формируется относительно слабое чувство справедливости и супер-эго» (супер-эго — это сверх-я, то есть способность к самоконтролю).

Такие представления имеют социально-политические последствия и оказы­вают влияние на жизнь конкретных женщин. Если женщина считается слабой и нерациональ­ной, значит, ей не место в хай-теке, в армии, в силовых струк­турах, в нефтяной отрасли, то есть там, где есть большие ресурсы и высокие зарплаты. Интерес тех, кто обладает доступом к таким ресурсам, заключа­ется в том, чтобы постоянно напоми­нать обществу, и прежде всего женщи­нам, что их место если и не на кухне, то поближе к ней и к детям — в социальной сфере, в педагогике, в детском саду, в библиотеке. Именно там как раз подходя­щая работа для женщин, которая заодно и оплачи­вается гораздо ниже.

Таким образом, категория «гендер» — это о различиях по полу и о власти, которая организует и контролирует эти различия. Изначально гендер — это грамматическая категория рода. В английской грамматике, как и во многих других языках (но далеко не во всех), различают существитель­ные и место­имения мужского, женского и среднего рода. Но вот этот термин был пере­несен из лингвистической области в сферу наук о человеке, и мы знаем пару версий появления понятия «гендер» в социальных иссле­до­ваниях. Вот одна из них. Американ­ский психиатр Роберт Столлер, профес­сор меди­цинской школы и клиники Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе, в 1963 году в Стокгольме на конгрессе психоанали­тиков выступил с докладом «О гендер­ной идентичности». Гендерную идентич­ность он определил как присущее человеку устойчивое представле­ние о себе как о мужчине или женщине. В 1968 году Столлер публикует книгу «Пол и гендер» («Sex and Gender»), где различает биологи­ческий пол, определяемый гормонально и анатоми­чески, приписывание категории пола при рождении и влияние среды, которое усваивается личностью и формирует устойчивые модели мужественности и женствен­ности к двухлетнему возрасту (или чуть позже).

Фактически уже тогда для понимания различий пола и гендера использо­валась метафора вешалки. Если пол задан природно-биологически и фактически не меняется, то гендер — это социальное облачение, формы мужественности и женственности, проявляющиеся в поведении, установ­ках и представлениях. Идея Столлера о различении биологической и культур­ной составляющей гендерной идентич­ности и дала толчок к формиро­ванию гендерных иссле­дований — особого направления в гуманитарном и соци­аль­ном знании. Другая история о первых шагах гендера в сфере социальных и гуманитарных наук отсылает к исследо­ваниям Джона Мани о транссексуальности, это примерно 1965 год.

Надо сказать, что, появившись в сфере психиатрии, психологии, гендерные исследования как особое направление получают развитие благодаря усилиям академического феминизма в 1970-е годы. Эта автономная область произ­вод­ства научного знания связана с феминистским движением второй волны, которое боролось против публичного и приватного патриар­хата. Политические задачи феминистского движения той поры двойственны. С одной стороны, оно стремится достичь равноправ­ного участия жен­щины в общественной жизни наравне с мужчинами. Второй аспект фемини­ст­ской политики — это осмысле­ние личного как полити­ческого. Феминистское движение помогло понять, что те проблемы, которые казались долгое время сугубо личными, с которыми женщины шли к психоана­литикам (ну, например, депрессии благополучных домохозяек в западных странах, проблемы с алко­голем, ощущение пустоты жизни), являются социальными и полити­ческими по своему происхождению. Они заданы структурами патриархата, которые пронизывают социальную жизнь и индивидуальный опыт. Эти структу­ры провозглашают и поддержи­вают жесткое разделение ролей: мужчина находится в сфере занятости, место женщины — частная сфера.

Итак, именно академический феми­низм сделал гендер полезной катего­рией исторического и социаль­ного анализа. Эта категория позволяет анализировать разделение труда по признаку пола, различия в оплате труда в так называемых мужских и женских профессиях, феномен «стеклянного потолка», то есть препятствия в продвижении женщин по карьерной лестнице, исключение женщин из ряда сфер публичной деятельности, стереотипы, социализа­цию. Гендер пронизывает также и частную сферу.

Теперь нам нужно прояснить, как, когда и почему возникло феминистское движение второй волны, как появляется академический феминизм, в рамках которого возникли гендерные исследо­вания. Напомним, что первая волна феминизма в конце XIX — на­чале ХХ века — это движение за социаль­ную эмансипацию женщин. Оно стремилось преодолеть барьеры в участии женщин в общественной жизни, боролось за доступ женщин к высшему профес­сиона­льному образованию, за избира­тельные права, за равноправие в сфере заня­тости. Вторая волна — 1970-е годы. Именно с ней связы­вают крупно­масштаб­­ные изменения положения женщин и гендерного порядка запад­ных обществ в целом, когда произошли изменения не только законо­дательные, но были подняты вопросы о гарантиях реализации равных прав в сфере оплачи­­ваемого труда, а также в семей­ных и интимных отношениях.

Исследователи выделяют несколько причин возникновения второй волны феминистского движения. Но прежде всего отметим, что у него была опреде­ленная социальная база: это движение образованных женщин. Дело в том, что в семьях среднего класса в запад­ных капиталистических обществах в середине ХХ века нормой считалось традиционное разделение труда в семье: муж — добытчик, жена — домохозяйка. Для женщин главным выбором в жиз­ни был выбор супруга и отца своих детей. Женщина среднего класса, как пра­вило, получала образование (что стоило немалых денег), возможно, рабо­тала — до заму­жества, но, выйдя замуж, оставляла работу и посвящала себя семье. После того как дети вырастали, благополучная образованная домохо­зяйка испытывала психологические фрустрации, неудовлет­воренность, и эта проблема, как пишет феминистская журналистка Бетти Фридан, не имела названия: «у нее же все хорошо».

В 1961 году президент Джон Кеннеди создает комиссию по изучению положения женщин в США и обнару­живает большое количество проблем. Образованные американки не могут найти работу, или их труд оплачивается ниже, чем работа мужчин с сопостави­мым уровнем образования и квалифи­кации. А если женщины все-таки совмещают роли домашней хозяйки и профессионала, то они постоянно испытывают чувство вины из-за недо­выполнения традиционных семейных и материнских обязанностей. Напря­жение возникало как на структурном уровне общества, так и на личном уровне. Молодые образованные женщи­ны убедились в том, что принятие новых законов о гендерном равенстве не приводит автоматически к измене­нию нравов и практик. Традицион­ные роли ограничивают и женщин, и мужчин. Но эти роли усвоены в ходе асимметричной гендерной социали­зации. Воспи­тание девочек культиви­рует в них способ­ность к самоотре­чению, заботе, услужливости, эмпатии, готовность к бескорыстному супруже­ству и материн­ству. Эти важные качества не очень помогают женщине в мире конкуренции. А мальчиков учат быть сильными, рациональными, прививают навыки сорев­но­вательной достижи­тельности, использования насилия в разрешении конф­ликтных ситуаций. Гендерные границы подкрепля­ются старыми правилами жизни. Но правила можно изменить. И часть феминисток второй волны, либеральное крыло женского движения, считала, что в результате изменения законов женщины смогут на равных соревно­ваться с мужчинами в сфере публичных достижений. Но повестка дня феминизма второй волны не исчер­пы­вается либеральными реформами, изменением законов. Другое направле­ние второй волны получило название «радикальный феминизм». Представи­тельницы этого крыла считали, что изменения законов недоста­точно. Они стремились изменить сами культурные коды патриархата, перестать ощущать себя вторичными, а свое тело и сексу­альность — объекти­вированным и управ­ляемым патриархатным обществом. Именно они, молодые шестидесятницы Запада, провозгласили лозунг «Личное — это политическое», сделав категорию патриархата политической и аналитической.

Сторонницы радикального феминизма считали, что корень патриархата заключается в семье и в сфере сексуальных отношений, в социали­зации и самопони­мании женщин — а значит, и мужчин. Они утверждали, что для изменения гендерного порядка женщины должны перемениться сами и изме­нить свое ближайшее окружение. На личном уровне необходимо освобождать­­ся от патриархатных практик и установок. Чтобы объяснить подчиненный, зависимый статус женщин, использовалась не только категория «патриархат», но и пере­осмыс­лен­ный психоанализ, позволяю­щий понять, как в эдиповом треуголь­нике  Эдипов треугольник — термин Зигмунда Фрейда, описывающий взаимоотношения между ребенком и родителями, когда ребе­нок в определенном возрасте пытается получить исключительный доступ к роди­телю противоположного пола. символически и практически складываются нормативные представ­ле­ния о пассивной и подчиненной женственности.

Еще одним важным теоретическим основа­нием феминизма второй волны стал марксизм, категории которого использо­вались для анализа истори­ческой динамики отношений полов, отношений производства и воспроиз­водства в капиталисти­ческом обществе. Капитализм и патриархат взаимно усиливают и дополняют друг друга. Именно поэтому сейчас, в современной капиталисти­че­ской России, символи­ческая борьба вокруг понимания женственности и мужествен­ности, вокруг гендерных границ стала настолько заметной. Психоанализ, марксизм значительно расширили критическое представление о неравен­стве, дискримина­ции, эксплуатации. На смену термину «половая роль» приходит термин «гендерная роль». Исследователи теперь смотрят не только на структуры: образование, семью, религию, политику, эконо­мику, — но и на повсед­невные практики, изучая, как люди действуют в обыч­ной жизни, где гендер произво­дится ежесекундно через самые разные нюансы действия и взаимодействия.

Для становления гендерных исследо­ваний важным было изучение опыта людей, которые сталкивались с пробле­мой гендерной идентич­ности, — опыта транс­сексуалов — небинарных людей, как их стали называть. Операции по смене пола ставили перед людьми, их пережив­шими, задачи встраивания в работаю­щую матрицу женственности или мужественности. Например, человек, мужчина по соматиче­ским признакам, чувствовал себя женщиной, вел себя как женщина и в конечном счете принимал решение о смене пола. При этом превращении перед ним вставала серьезная жизненная задача: не только стать анатомической женщи­ной, но и научиться быть женщиной на повседневном уровне, в социальном и культурном смысле этого слова, и так, чтобы никто не усомнился. Такие явления, как транссексуализм, кажутся нарушением естественного и, более того, морального порядка. Однако именно такой необычный и драматич­ный опыт переживания амбивалент­ного, небинарного гендера оказался в фокусе исследований повседневного знания о гендерных предписаниях. Люди с неопределенной идентично­стью, интерсексуалы, — это не ошибка природы, не аморальный факт, а особый способ создания гендерной идентичности, как сегодня сказали бы — трансгендера.

Итак, гендер производится; разумеется, не выбирается абсолютно свободно, он социально конструируется в повсе­днев­ных действиях людей и при этом зависит от структурных условий — экономики, политики, образования, религии. Очень важным становится контекст и различия социальных групп. Гендер по-разному конструируется в высших и низших социальных слоях, в разных возрастных, этнических, религиозных группах. Темнокожие или гомо­­сексуальные женщины совсем иначе переживают дискриминацию по срав­нению с белыми или гетеро­сексу­альными. Общий, универсальный опыт женщин (или международное сестринство) ставится под сомнение.

Подведем промежуточный итог нашего рассказа. Термин «гендер» становится широко распространенным. Он подхва­чен и развит академическим фемини­стским движением. Он используется для того, чтобы анализировать, как, в каком контексте формируются те или иные гендерные практики и опреде­ленные системы власти и неравенства, которые не являются застывшими, вечными или заданными природой. Начиная с 1970-х годов именно эти вопросы становятся областью интереса гендерных исследований, о которых мы подробнее расскажем в следующей лекции. 

Расшифровка

Гендерные исследования проделали существенную эволюцию в западном академическом мире: существуют факультеты и кафедры, курсы сейчас читаются если не во всех, то в боль­шинстве университетов на магистер­ских и бакалаврских программах. Они получили признание, и это было непросто.

В настоящее время гендерные исследо­вания — это зонтичный термин. Они включают и исследования положения женщин, и изучение маскулинности, квир-исследования  Квир (от англ. queer — «необычный») — собирательный термин для обозна­чения сексуальных и гендерных меньшинств. и прочее. Они возникли и получили определенное призна­ние и в России. Для нас важно сформулировать основные позиции гендерной методологии, характерные для настоящего времени.

Во-первых, гендерный подход позволил сместить фокус на изучение культур­ных, социальных и политических аспектов неравенства разных категорий мужчин и женщин, окончательно отказавшись мыслить его как естественное.

Во-вторых, исследователи постепенно отошли от единой и универсальной кате­гории «женщина». В настоящее время речь идет о множественности гендерных идентичностей и разнооб­разии групп женщин и мужчин, чьи позиции в обществе определяются на пересечении разных социальных характе­ристик. Положение мужчин в крупном бизнесе настолько отличается от поло­жения мужчины — нелегального мигранта, что об их общ­ности можно гово­рить, но только с большой натяжкой. Однако в тради­ционалистском обществе, скорее всего, и тот и другой будут ожидать от жен­щин заботы и, возможно, подарят цветы на 8 Марта. Положение гомосексуальной женщины пожилого возраста существенно отличается от ситуации молодой гетеросек­суальной женщины. Гендерное неравенство всегда контекстуально, и это важный тезис для современных исследователей.

Отметим, что особый вклад в понима­ние гендерного многообразия и слож­ности комплексного неравенства внесли постколониальные исследования. Они продемонстри­ровали, что у многих групп женщин и мужчин нет возмож­ности говорить о своем опыте, поскольку колониальное угнетение сделало их опыт невидимым и непроговариваемым. Это касается не только постколониальных контекстов. Часто средний класс говорит от лица всех социальных групп в обществе, поскольку обладает для этого ресурсами. Соответственно, инте­ресы женщин и мужчин, занимающих в обществе подчиненное положение (субалтерные позиции, как они называются в литературе), часто остаются невидимыми, неозвученными, неизученными. И задача гендерных исследо­ваний — выявить этот опыт, дать голос тем, чей опыт замалчивается.

В России формирование гендерных исследований началось в 1990-е годы. Это время академических инноваций, интернациона­ли­зации российской науки. Исследователи осваивали глобальные подходы, адаптируя их к конкретному контексту. Если в советское время поддержку матери оказывали государство и расширенная семья, прежде всего бабушки, а мать совмещала роли того, кто заботит­ся, и человека с оплачиваемой занятостью, то сейчас основная ответ­ственность за благополучие детей возлагается на мать и нуклеарную семью  Нуклеарная семья — семья, состоящая из су­пружеской пары с детьми или без де­тей или одного из родителей со своими детьми. В отличие от биологи­ческой семьи, включаю­щей все потом­ство супругов, нуклеарной семьей обыч­но считается супружеская чета и лишь те её дети, которые живут вместе с родителями на данный момент. Кроме того, в нуклеарную семью не входят родственники более старших поколений.. Чтобы быть хорошей матерью, нужно организовывать все самое лучшее для ребенка. Сады, занятия, школы, отдых, даже наблюдение за беременно­стью и роды должны быть правильно организованы. Для этого нужны время и мате­риальные ресурсы. Усиливается маскулинная роль кормильца семьи: он ответ­ст­венен за материальное обеспечение. Усиливаются различия в гендерных ролях: мать должна физически находиться с детьми, пока они не достигли возраста относитель­ной самостоятельности, а затем иметь временные ресурсы для организации жизни детей — и не только временные, но и материальные, экономические. При этом матери очень активны в достижении своих целей. Они готовы требовать и добиваться лучшего для детей и семьи, и паттерны их поведения имеют немного сходства с пассивной ролью домохозяйки. Кроме того, большинство женщин не оставляют свою карьеру, хотя и значительно отстают в ней от мужчин, в том числе из-за необходимости постоянного маневрирования между домашними ролями и профессиональной занятостью.

Итак, на российской сцене гендерные исследования сущест­вуют уже около 25 лет. Это и много, и мало. Как преподаватели мы ощущаем рост интереса со стороны студентов. Однако контекст в России крайне проти­во­речивый: не принят базовый закон о гендерном равенстве, но принят закон о пропаганде в 2013 году  Имеется в виду закон от 2 июля 2013 года, устанавливающий ответственность за «про­паганду нетрадиционных сексуальных отно­шений среди несовершеннолетних»., в результате чего любое исследование ЛГБТ или гендерных отношений может быть квалифицировано как нарушение закона. Предмет гендерных исследо­ваний экзистенциально сензитивный сам по себе: он затра­гивает интимные сферы человеческой жизни, опыт уязвимых групп, вопросы неравенства, он становится в России и политически сензитивным. Однако сейчас это происходит во всем мире в ходе консервативного, или антиген­дер­ного, поворота, который распространяется в академической политике.

О консервативном повороте говорят применительно к 2010-м годам в кон­тексте массовой мобилизации против однополых браков, гражданских союзов. В это время возникает и усили­вается так называемое антигендерное движение, которое не приемлет сам термин «гендер», возлагает на феминизм, ЛГБТ и ген­дерные исследования ответственность за разрушение традиционной семьи и «естественных половых ролей». Его сторонники выступают против гендер­ного равенства, репродуктивных прав и прав трансгендеров; хотят восстано­вить традиционные гендерные роли, необратимо изменившиеся в ХХ и ХХI ве­ке. Консервативный поворот — волна консервативного движения в отношении гендера — приводит к усилению влияния традиционалистских образцов в обще­­стве. Однако он порождает и протест, и рост публичного интереса к гендерным исследованиям. С начала 2010-х годов на волне прини­маемых консервативных законов в России в определенных сегментах общества и медиа растет спрос на гендерную экспертизу. Многие хотят разобраться в том, почему проблемы пола и гендера стали столь значимыми и привлекают общественное внимание, почему происходит продвижение идеалов традици­онной семьи, хотя реальность давно ей не соответствует. Почему мужчинам так сложно становиться вовлеченными отцами, которые наравне с матерями могут наслаждаться родительской заботой? Что мешает продвижению женщин в политике? К чему приводит декриминализация домашнего насилия (это наш новый закон)? Чем флирт отличается от харассмента и кто должен принимать решение о деторождении? Гендерные тематики и феминизм освещаются в настоящее время в СМИ, широко обсуждаются в социальных сетях.

Как мы уже говорили, с одной стороны, старая парадигма прославления загадочной слабой женственности уже тесновата и подвергается сомнению. Приходится задумываться над тем, что такое традиционная женственность, каковы символические или материаль­ные выгоды и издержки патриархата. Ведь такое устройство возлагает колоссальную экономическую ответствен­ность на мужчин, снимает до некоторой степени ответственность со «слабого пола», но одновременно не допускает его представительниц к ресурсным позициям. С другой стороны, отчетливо звучат феминист­ские и профеминист­ские голоса. Они рассказывают о зачастую забытом вкладе женщин в историю, искусство, политику и в естественные науки. Сторонники феминизма напо­минают о том, что без женского движения не было бы ни избирательных прав, ни массового образования и занятости женщин. Они тревожатся о том, что конституционный принцип равной оплаты за равный труд в нашем обще­стве далеко не всегда выполняется. Они поднимают острые проблемы дискри­ми­нации, прав и насилия и отказыва­ются мыслить женственность в категориях пассивности, подчинения и «слабого пола». Такие дискуссии не только демон­ст­ри­руют, как меняют­ся представления о нормативной женственности и муже­ст­­вен­ности, — они сами непосредственно участвуют в переопределении гендерных образцов. И мы их всячески поддерживаем. 

Расшифровка

В прошлой лекции мы говорили о празднике 8 Марта. Давайте вернемся к нему еще раз. Праздник — это важный ритуал, который проявляет и подтверждает нормативные роли. В данном случае для нас важны гендерные. Однако в основ­ном мы говорили о женщинах. А что же мужчины? Некоторые дарят цветы, поднимают тосты «за прекрасных дам», другие занимают профеминистскую позицию и присоединяются к дебатам о солидарности. Но сегодня все больше становится тех, кто не вполне понимает, какую позицию занимать и что не так в подарках и цветах. Значит, образцы стали изменяться.

Какую же цену приходится платить мужчинам за соответствие образу «настоя­щего мужчины»? Как изменяются образцы и почему усиливается консерва­тивное движение, прославляю­щее традиционную маскулинность? Об этом и пойдет речь в данной лекции.

Начнем с того, как смотрят на проблему маскулинности в гендерных исследо­ваниях. Внимание к положению мужчин в обществе было первоначаль­но связано с феминистским движением второй волны. Ее датируют 1960–70-ми годами, и о ней мы говорили в первой лекции. Исследователи обнаружили, что не только женщины ограничены своей социальной ролью, привязываю­щей их к домашнему хозяйству, но и мужская роль тоже достаточно узкая и ограни­чивающая. Любому мужчине предписывается быть добытчиком или защит­ником. От него ожидается рациональность, решитель­ность, смелость, сорев­новательность, ответственность и так далее. Предпола­гается, что «настоящие мужчины» не проявляют эмоции. Они не должны заботиться о новорожденных детях, заниматься домашним хозяйством. Исследователи не только обнару­жили социальное в гендерных ролях, но и увидели разнообразие моделей мужского поведения, норм и образцов. С критики мужской роли как узкой и ограничивающей и началось формирование отдельной области гендерных исследований — исследова­ний маскулинности. Их также называют критиче­скими исследования­ми мужчин. Критическими они являются потому, что не признают «естественность» гендерных иерархий: напротив, считают их изменчивыми и культурно обусловленными.

Социально-конструктивистская методология, то есть методология, рас­сматривающая гендер как социальный конструкт, позволила увидеть множественность маскулинностей. Маскулинности занимают разные места в гендерной иерархии в зависимости от культурного и политического контекста. На самом верху иерархии находятся те, кто соответствует образцам гегемонной, или доминирую­щей, маскулинности. Ее образцы также изменчивы, но в целом в современном обществе это белые обеспеченные гетеросексуальные мужчины среднего и высшего класса, которые обладают значительными материальными и символическими ресурсами. Ресурсы помогают поддерживать ту гендерную идеологию, которая обеспечивает привилегии и является привлекатель­ной для многих. На смену культиви­рованию физической силы в этом социальном слое приходят профессио­нализм, знания и престижная занятость.

А кто же не имеет необходимых ресурсов и статуса? Более низкие позиции в иерархии занимают мужчины не белой расы или не гетеросексуальные. То же самое — мужчины без гражданства или мигранты, а также мужчины с инва­лидностью. Безработные или занятые на низкооплачиваемых должностях, в том числе в сферах женской занятости, не имеют основного материального ресурса, и поэтому они в системе престижа тоже иерархически субордини­рованы. Таким образом, хотя существуют образцы, которые предписываются всем мужчинам, например быть добытчиком или защитником, в современном мире нет единых норм и моделей. Эти нормы и модели различаются в зависи­мости от возраста, класса, расы, сексуально­сти, состояния здоровья, граждан­ства. Изменялись эти модели и исторически, существенно различаясь в разных слоях. Нормы мужчины — русского дворянина XIX века имели мало сходства с нормами, организующими жизнь крестьянина.

Для исследования таких различий используется термин «интерсекцио­наль­­ность», или интерсекциональный подход. Он позволяет понять, что система привилегий и иерархий сложна и не все привилегии патриархата распространя­ются на всех мужчин. Гомосексуал не будет иметь привилегий гетеросексуаль­ного мужчины, безработные — привилегий высоко­опла­чи­ваемых. Наоборот, в современ­ном мире некоторые группы мужчин все более дискриминируются. Чтобы разобраться в этом феномене, нам нужно вернуться к образу «настоящего мужчины» и понять, какую цену приходится платить за соответствие данному образу.

Итак, образцы «настоящих мужчин», или гегемонной маскулинности, поддержи­ваются посредством культуры. Они тиражируются в СМИ, рекламе, искусстве, в текстах, в государственной политике, в праздниках. Это героиче­ские муж­чины в масскультуре (в сагах, балладах, вестернах, триллерах), это защитники Отечества. Таким мужчи­нам присуща брутальность, агрессивность, от культи­вирования которой недалеко и до насилия.

Если обратиться к советскому времени, то невозможно не вспомнить «Москва слезам не верит» и героя Алексея Баталова Гошу. Гоша — успешный уважаемый гетеросексуальный рабочий интеллигент, олицетворение принципов гегемон­ной маскулинности. Он укрощает эмансипированную Катю, провозглашая свою символическую власть. Цитирую: «Все и всегда я буду решать сам — на том простом основании, что я мужчина». Гоша не только зарабатывает, как он думает, больше своей подруги — он готов применить силу в защите слабого, способен на принятие решений и сильные чувства. Однако таким образцам могут соответствовать лишь небольшое число мужчин. Для осталь­ных они недосягаемы. К тому же сегодня к этим образцам добавлены еще и спортивные достижения, и сексуальная привлекательность, это и ухоженность, и следова­ние моде, и престижное потребление. Но и те, кто им соответствует, и те, кто к ним лишь стремится, должны много и интенсивно работать. Их рабочие места связаны с высоким уровнем ответственности, стрессом, нагрузками, то есть фактора­ми риска. И хотя здоровый образ жизни получает распростра­нение в современ­ных обществах, в том числе и в России, мужчины в гораздо большей степени, чем женщины, вовлечены в практики, которые разрушают их здоровье. Они больше курят, употребляют больше алкоголя.

Еще один фактор риска и потенциаль­ного стресса, сопряженный с предписа­ниями гегемонной маскулинности, — контроль выражения эмоций. Умение скрывать те эмоции, которые отождествляются со слабостью, — еще одно правило мужского поведения. Мужчины чаще умирают от тех причин, которые можно было бы предотвра­тить: в ситуациях криминала, аварий или вовремя не обратившись за медицинской помощью. Они реже посещают врачей, так как забота о здоровье не входит в практики «настоящего мужчины»: он в идеале не жалуется и не болеет. Кроме того, мужчины хуже ориентируются в системе здравоохранения, в то время как женщина встраивается в эту систему в ходе репродуктивного цикла и заботы о детях. В результате во всех индустриальных странах существуют парадокс: женщины оценивают свое здоровье ниже, чаще обращаются к врачам, а мужчины умирают раньше. Преждевременная смертность — это цена, которую приходится платить за соответствие образцам гегемонной маскулинности и за патриархатные привилегии. Согласно данным ВОЗ, в тех странах, где выше уровень гендерного равенства, продолжитель­ность жизни мужчин выше: меньше гендерных разрывов в заботе о здоровье, более равномерно распределяются нагрузки в семье и оплачиваемые занятости. Иными словами, гендерное равенство выгодно не только женщинам, но и муж­чинам. Однако гегемонная маскулинность — это не только практика, но и мощ­ная идеология. Под влиянием этой идеологии многие мужчины чувствуют себя ущемленными и пытаются вернуть себе утраченные привилегии.

Итак, далеко не все мужчины могут соответствовать желаемым образцам. Очень многие испытывают напряжение от своей гендерной роли. В совре­менных обществах они уже не являются единственными добытчиками: женщины массово вовлечены в сферы оплачиваемого труда и политики. Они стали активными на рынке труда, в политике, образовании, семье и в обще­стве в целом. Социальные позиции и женщин, и мужчин существенно меняются. Издержки мужской гегемонии приводят как к эмансипации, так и к ностальгии по патриархату и «настоящим мужчи­нам». В последнем случае эмансипа­цион­­ные изменения воспринимаются как опасные, звучат призывы вернуться к «естественным», традиционным гендерным ролям. При этом представление о якобы нерушимых гендерных границах фактически уже разрушено. Исследо­ватели используют понятие «кризис маскулинности», который связывается с невозможностью исполнения традиционных мужских ролей. А мужчины в этом дискурсе описываются как пассивные жертвы обстоятельств или эмансипации женщин.

Образцы гегемонной маскулинности в настоящее время пересматриваются во всем мире, включая и Россию. Примером, в частности, является последний всплеск внимания к феноме­ну сексуального домогательства в отношении женщин, начавшийся в Голливуде и получивший широкое распространение по всему миру. Совсем недавно нормы поведения мужчин в публичном пространстве допускали проявление сексуального интереса, в том числе навязчивого, часто — без учета желания женщины. А привле­кающую внимание в публич­ных местах женщину обвиняли в манипулировании и провокатив­ности. В настоящее время такие паттерны утрачивают свою привлекатель­ность, а их допустимость оспаривается значительной частью общества. Этот болезненный процесс становится симптомом конфликта разных гендерных образцов и ослабления патриархатной власти. С одной стороны, происходит размывание гендерной гегемонии, с другой — усиливается консервативное сопротивление, нацеленное на охрану и продвижение гендерных привилегий.

Для примера рассмотрим консерватив­ное движение в США, где эти процессы привлекли внимание социологов. Американская исследовательница Арли Хохшильд, исследуя экономически неблагополучные штаты, задается вопросом: почему именно в регионах с низким уровнем жизни и плохой экологической ситуацией избиратели голосуют за сокращение государствен­ных социальных поддержек? Автор обнаруживает, что победу республикан­цам там обеспечивают белые мужчины среднего класса с уязвленным чувством собственного достоинства и оскорблен­ной маскулинностью. Такие мужчины полагают социальную политику демократов несправедливой и разру­шаю­щей основания их мужской идентичности.  Республиканская партия традиционно выступает за сокращение государ­ственных расходов на социальную сферу, а также на программы по защите окружающей среды. В свою очередь, идеология Демократической партии предполагает увеличение социальных расходов, защиту экологии, а также под­держку прогрессивного налогообло­жения — то есть увеличение налогов для богатых.

Почему же так происходит? Белые американцы среднего класса из южных штатов во многих поколениях выполняли свою традиционную гендерную роль: работали в частном бизнесе, платили налоги, достигали успеха. В итоге стоя, а точнее двигаясь «в очереди» из равных им конкурентов мужского пола, они приближались к осуществлению американской мечты. Они обладали привилегиями уважае­мых кормильцев семьи и считали их заслуженными и справедливыми. И вдруг они почувствовали, что правила игры меняются. Благодаря социальной политике демократов поддержку вне очереди стали получать те, кто раньше не мог конкурировать с ними: женщины, темнокожие, мигранты, гомосексуалы и даже, представьте себе, бурые пеликаны  Американский бурый пеликан имеет охран­ный статус и находится под защитой, сред­ства на которую идут из бюджета..

Белые гетеросексуальные мужчины среднего класса увидели в такой политике, особенно в политике Барака Обамы, несправедливость. Они решили, что их предали в их собственной стране. Их недовольство порождает агрессию, которая в свою очередь политизирует­ся. В результате представители среднего класса становятся так называе­мыми злыми белыми мужчинами. Та же линия рассуждения присутствует у другого исследователя — Майкла Киммела. Маскулинность «злых белых мужчин» утверждается через привиле­гии, которые их носители считают неотъемлемыми, естественными, данными от рождения. Киммел показы­вает, что в расово однородных школах культи­вируется жесткая гегемонная норма брутальной маскулинности. Те подростки, чье поведение или внеш­ность не соответствуют этой норме, часто подвер­гаются травле. В ответ они пытаются восстановить свою маскулин­ность через насилие, вплоть до воору­жен­ного нападения на учителей и одноклассников. Наоборот, там, где вместе учатся дети разных рас, сексуальности, разных физических возможностей, где не культивируется один-единственный тип мужествен­ности, где шансы освоить иные модели маскулинности выше, потенциал возникновения ненависти снижается. Исследователь объясняет рост насилия в школах тем, что до сих пор мужская социализация культивирует образ мужчины-мальчика, ориентированного на успех и физическую силу. Мальчи­кам по-прежнему прививают навыки агрессивного поведения и приме­нения насилия в условиях фрустрации и гнева. Напротив, чем вариативнее нормы, тем более безопасной является среда.

Итак, в современном обществе консенсус по поводу того, что значит быть мужчиной, в значительной степени утрачен. Патриархатные дивиденды, или выгоды, могут становиться более проблематичными, менее стабильными и доступными. Однако они продолжают существовать и во многих случаях считаются нормой. Некоторые мужчины могут не отно­сить­ся к женщинам как к «слабому полу», да и быть защитником Отечества — идеал далеко не для всех. Однако в российском обществе у них все еще не так много возможностей переопределить свою маскулинность, включив в нее эмоции, заботу, вовлеченное отцовство, равноправное партнерство и тому подобное.  

Расшифровка

Нам часто кажется, что некоторые понятия существовали всегда. Например, всегда существовали гетеросексуалы. Повседневная логика подсказывает, что это правда лишь потому, что гетеросексуальность связывается с рожде­нием детей: если дети рождались, чему мы сами являемся доказательством, то, значит, они рождались у гетеросексуальных людей. Это также означает, что гетеросексуальные люди были, иначе они не могли бы воспроизводить потомство. На самом деле все не совсем так — или даже совсем не так.

Современный мир действительно часто все еще делится на мужчин и женщин, гетеросексуальных и гомосексуальных людей. Мы обозначаем и какими-то другими категориями наши сексуаль­ные желания, выстраиваем на основе этих категорий наше понимание себя, то есть наши идентичности. Нередко можно услышать фразу «Я мужчина» или «Я гетеросексуальный мужчина». Эти фра­зы — типичное и простейшее выражение сексуальной и гендерной идентично­сти. Если бы мы могли переместиться всего лишь на пару веков назад, в 1819 год, например, то такая фраза вызвала бы даже у самой просвещенной публики непонимание. В том далеком году никто не был гетеросексуалом, никто не был и гомосексуалом тоже: люди еще не знали, что можно как-то обозначать свою сексуальность, свою сексуальную идентичность, и, следова­тельно, не понимали, зачем это делать.

На протяжении многих веков в Европе, куда я отношу и Россию, сексуальность делилась на две категории: сексуальные практики между мужем и женой, ведущие к рождению детей, и все остальное. Первые практики, между мужем и женой, назывались браком, то есть именовались по типу религиоз­ного обряда, который их санкциони­ровал. Вторые практики назывались «содомия», то есть обозначались религиозным термином, указывающим на запрещенные действия сексуального характера. Категория «содомия» включала в себя пра­кти­чески все, что могли представить себе средневековые люди и что касалось сексуальности, — от супружеской измены до однополых отношений и мастур­бации. Дело в том, что в то время у Церкви была власть контролировать значение слов и поня­тий, которыми оперировали люди. Именно религиозные организации рассказывали людям о текущих событиях, когда те собирались на мессу, и таким образом являлись политиче­скими комментаторами Средне­вековья и более поздних периодов. Именно они вели индивидуальные беседы с каждым отдельным человеком на исповеди, чем сегодня чаще заведуют профессионалы из области психологии или ваши непрофессиональные друзья и коллеги. Позже именно религиозные организа­ции создавали школы и обу­чали в них детей, проводили исследования в области нехитрых на тот момент наук, вели расследования преступлений и выносили приговоры. Иными сло­вами, они задавали тон почти всему, что происходило в обществе, поэтому их словарь и понимание ими каких-то явлений имело принципиальное значение.

Однако в XIX веке власть Церкви пошатнулась. К тому моменту в обществе выработалось понимание, что любое знание должно иметь под собой какую-то основу. Церковь настаивала, что знание дается из ниоткуда, свыше. Однако к тому моменту появился и укрепился новый социальный институт — наука, которая обнажила источники другого типа знания, научного знания, и этими источниками оказались эмпирические факты. Ученые утверждали и утвер­ждают до сих пор, что если понаблюдать за чем-нибудь, то, обобщив наблю­дения, можно это нечто познать. Какое отношение все это имеет к сексуаль­ности? Ну, дело в том, что именно таким образом — методом наблюдения и обобщения — появились знакомые нам люди: гомосексуалы, бисексуалы, гетеросексуалы и другие категории сексуальной идентичности. Записав исто­рии разных людей о том, как те занимаются сексом, ученые договорились, что они будут называть тех, кто занимается однополыми сексуальными практи­ками, гомосексуалами. Случилось это в 60–70-е годы XIX века. Так появился гомосексуал — по утверждению французского философа Мишеля Фуко, «особый сексуальный вид людей».

На первых этапах гомосексуальность заинтересовала ученых, поскольку они считали ее патологией или болезнью, а потому хотели изучить подробнее. Оценочные суждения в науке тех времен не были редкостью: научная этика еще только формировалась. Так, видный сексопатолог XIX века Рихард фон Крафт-Эбинг следующим образом описывает происхождение этой болезни, я цитирую: «По разным причинам — из-за неврастении, гиппохондрических страхов и тому подобное — индивид может воздержи­ваться от мастурбации. Порой при таких обстоятельствах скотоложество тоже не вариант. Тогда-то сексуальные отношения с партнерами одного пола и оказываются кстати — как результат трансформации чувства дружбы, которое на уровне патологи­ческой сексуальности легко ассоциируется с сексуальным чувством». Иными словами, гомосексуальность для людей XIX века считалась медицинским диагнозом, характеризующим слишком близкую дружбу между двумя людьми одного и того же пола.

В тот момент довольно мало внимания уделялось гетеросексуальности. Только к началу ХХ века ученые обратили свое пристальное внимание на, я цитирую, «ненормальный или извращенный аппетит к противоположному полу». Так определяет гетеросексуальность медицинский словарь 1901 года. Именно так: примерно до середины ХХ века под словом «гетеросексуаль­ность» подразуме­валась болезнь — огромное количество форм сексуальных отношений между людьми разного пола, не ведущих к рождению ребенка. Если бы сексуальные темы тогда не было зазорно обсуждать друг с другом, люди спрашивали бы: «Как там ваш дядюшка, удалось ли ему избавиться от мучившей его гетеро­сексуальности?»

Итак, гомосексуальность и гетеро­сексуальность появились в XIX веке, причем гомосексуальность стала известна раньше гетеросексуальности, и обе эти формы сексуальности считались болезнями. Это медицинское понимание сексуальности человека пришло на смену бытовавшему дотоле религиозному пониманию, которое практически полностью дискреди­тировано сегодня. Даже те, кто защищает религиозную концепцию гомосексуальности как греха, на самом деле уже очень далеки от того, что понималось Церковью под терми­ном «содомия» всего пару веков назад. Научное знание действует таким обра­зом, что, постепенно накапливая новые факты о каком-либо предмете, ученые могут убедиться, что прежде ошиба­лись на его счет. Именно это произошло с гетеросексуальностью и гомосексуальностью в ХХ веке. Уже к концу 1930-х годов медики пришли к выводу, что называть гетеросек­суальность болезнью не имеет смысла. Спустя еще 40 лет перестали называть болезнью и гомосексу­аль­ность тоже. К тому времени выяснилось, что очень многие люди периоди­чески вступают в однополые отношения, а самое главное — не было доказано, что в организме человека протекает какой-либо патологический процесс, позволяющий считать гомосексуаль­ность болезнью.

Тем не менее люди в середине ХХ века действительно страдали от гомосексу­аль­ности — только не потому, что были болезненно нарушены функции человеческого организма, а потому, что общества того времени плохо отно­сились к гомосексуальным людям. Это в свою очередь меняет предмет иссле­дования — с патологических процессов организма на социальные стороны гомосексуальности. Так, к этому моменту сексуальностью и, в частности, гомосексуальностью начали интересоваться не только и не столько медицин­ские и психологи­ческие науки, но науки об обществе. Общественное поло­жение гомосексу­альных людей было описано социоло­гами в качестве стигмы, то есть некоего исключенного из общества статуса, а сам процесс такого исключения был назван стигматизацией.

Более того, в отличие от медиков и пси­хо­логов, социологи часто пользуются словами и категориями, которые сами исследуемые люди применяют к самим себе. Так в науку попадает повседнев­ный язык сообщества, оперирующий знакомыми нам сегодня категориями сексуальной и гендерной идентичности: гей, лесбиянка, бисексуал, трансгендер­ный человек, ЛГБТ. Некоторые из них заимствуются в медицинском словаре, другие полностью опираются на слова­ри субкультуры. Иными словами, во второй половине ХХ века происходит новая борьба за право определять смыслы, схожая с борьбой между Церковью и нау­кой XIX века. На этот раз схватка состоялась между разными дисци­плинами внутри науки: социаль­ные и гуманитарные дисциплины стали определять смыслы гомосексуальности вместо медицин­ских и психологических наук. Социологи, антропологи, истори­ки, филологи выяснили, как себя именуют гомосексуальные сообщества, и затем распространили эту информа­цию в качестве всеобщего знания. Таким образом, расхожие дотоле категории отошли на второй план, а субкультур­ные категории (геи и лесбиянки, напри­мер) стали доминирующим способом определять чью-либо гендерную и сексуальную идентичность.

Сегодня немаловажную роль в этом процессе играют и другие обществен­ные институты. Помимо науки, на смыслы, которыми мы наделяем мир вокруг, влияют общественные движе­ния. Эти движения состоят из людей, которые небезразлично смотрят на существующие неравенство и несправедливость. Если в обществе что-то не так, например какая-то группа людей стигматизи­руется, общественные движения выступают за изменение такого положе­ния дел. Так складывалось (с конца 1960-х годов в западных странах, а с на­ступ­лением перестройки и в России тоже) гей-движение, затем — гей-лес­бийское движение, позже — ЛГБТ-движение. Эти общественные движения не просят каких-либо специальных прав или льгот для ЛГБТ, как обычно считает консервативная публика. Напротив, они требуют, чтобы у ЛГБТ были те же права, что имеются у остальных членов общества: чтобы никто не убивал людей из-за их сексуальности, чтобы никто не отказывал в медицинских услу­гах из-за этого, не увольнял с работы, — в общем, никак не мешал сво­бодно и нормально жить, ощущать себя полноценными членами общества.

Этот подход вкупе с функциями науки, которые мы обсуждали выше, обладает внутренней логикой и правилами. Общественные движения обязательно должны указывать признак, по кото­рому выделяется группа несправедливо дискриминируемых людей. По мере течения времени такие признаки уточня­ются, большие группы дробятся на более мелкие, поскольку, как выясняется, стигматизация протекает по-разному в отношении этих разных групп людей. Если в этой среде говорили лишь о геях и лесбиянках в 1960-е годы, то говорят об ЛГБТ в 1980–90-е годы, а сегодня также об ЛГБТТТКИП2САА  От LGBTTQQIAAP — lesbian, gay, bisexual, transgender, transsexual, queer, questioning, intersex, asexual, ally, pansexual. — лесбиян­ках, геях, бисексуалах, травести, транссек­суалах, трансгендерных людях, квир, интерсекс, пансексуалах, two-spirit, асексуалах и союзниках (allies), то есть гетеросексуальных людях, поддержи­ваю­щих борьбу за права ЛГБТ. Обращая внимание на разницу между этими группами, общественные движения также словно бы делают эти группы осязаемыми, видимыми и более сплоченными. В социологии этот процесс называется овеществлением.

Кроме того, сплочение стигматизи­руемых групп заставляет активизиро­ваться некоторых представителей привилегированных групп. В области сексуальности привилегированной группой считается совокупность гетеросексуальных людей. Те из них, кто выступает против равенства ЛГБТ, считая, что оно плохо повлияет на их положение в обществе, объединяются политически и опреде­ляют себя в качестве гетеросексуалов. Такие политические группы распростра­ни­лись сравнительно недавно, в XXI веке. Они устраивают парады гетеросек­суалов и организовы­вают собственные политические партии. Появление этого типа гетеросексуалов, пока малочислен­ных, — это тоже процесс овеществле­ния, протекающий в обществе.

Итак, к сегодняшнему дню в современных обществах действует широкое раз­но­образие социальных институтов. Наиболее важные из них — наука и обще­ственные движения, которые складывают, овеществляют новые гендерные и сексуальные группы, или идентичности, ранее известные как гомосексуалы и гетеросексуалы. Действие этих процессов очень сложное, занимающее продолжитель­ное время. Это не советские проекты социальной инженерии, которые можно было организовать силами партии и правитель­ства, а очень комплексное и запутанное строительство действи­тель­ности с неизвестным заранее результатом. Но именно такие процес­сы определяют то, как мы ду­маем о своей сексуальности, как мы пони­маем себя и других, как мы действуем в постоянно меняющейся из-за этих процессов среде. Сексуаль­ное желание всегда направлялось в разные русла: люди занимались широким разнообразием сексуальных практик и до того, как появились понятия гомосексуальности и гетеросексуаль­ности. Однако смыслы, придаваемые сексуальному желанию, подвержены постоянному изменению.

Эта история показывает, что наши текущие представления о сексуальности имеют исторически специфическую форму. Мы думаем, что наше понимание сексуальности стабильно и конкретно, что так, как думаем мы, было всегда. На самом деле наукой получены убедительные доказательства того, что сексу­альность является текучей. Эта текучесть означает, что даже такое постоянное явление, как сексуальное желание, подвержено изменениям — изменениям смыслов, влекущим за собой изменение практик. Все течет, все меняется. Сексуальность не является исключением из этого правила. Не замечать эти изменения сегодня уже невозможно.  

Расшифровка

Сегодняшняя лекция посвящена заботе. Начнем со словоупотребления, хотя слово это знакомо всем носителям русского языка. Словарь русского языка Ожегова дает следующие три основных определения слова «забота». Первое — «бес­покойство, беспокойное, обременительное дело». Например: «много забот у кого-то», или «заботы по хозяйству», или «забот по горло». Второе — «мысль или деятельность, направленная на благополучие кого-то или чего-то». И третье — «внимание, попечение, уход, опека». Антонимы слова «забота» — «безразличие» и «невнимание».

Ну и вот в целом я хочу начать с того, что разговор о заботе понятен всем, потому что человек в течение всей своей жизни постоянно вовлекается в этот опыт. Человек — хрупкое существо. Новорожденный младенец совсем беспо­мощен, он нуждается в длительной заботе и долго остается зависимым. Забота — это кормление и умывание, воспитание, обучение навыкам повседневного бытия, жизни в большом обществе для тех, кто еще не стал взрослым. С возрастом человек становится все более самостоятельным в своих действиях, но возникают привязанности и отношения, и он сам начинает заботиться о других человеческих и нечеловеческих существах. Взрослый человек болеет, и тогда для скорейшего выздоровления он нуждается не только в медикамен­тозном лечении, но и в уходе и в под­держке. А в стар­шем возрасте человек становится более уязвимым физически и психо­логически: наступает время жизни, когда ему становится трудно справляться с повседневными делами, даже уходом за собой иногда, и его зависимость, потребность в поддержке возрастают.

Я начинаю наш разговор рассказом о хруп­кости человеческой жизни, чтобы подчеркнуть, насколько универ­сален опыт заботы, насколько важна забота для благополучия отдельного человека и общества в целом. Мы неиз­бежно активно включаемся в отноше­ния заботы в течение всего жизненного пути, являемся адресатами заботы, сами ее осуществляем, но, конечно, не все и не всегда.

Разговор о заботе — это о повседневном опыте поддержки людей. И мы пони­маем, что забота — это об отношениях, о помощи. В таких отношениях всегда воспроизводится определенная структура: есть заботящийся, тот, кто печется о благополучии кого-то или чего-то, и тот, на кого направлена забота, и есть усилия, ориентированные на благополучие другого, который как-то их воспри­нимает, поощряет или отталкивает. Забота универсальна, но она социально и культурно конструируется, то есть она принимает разные формы и конфигу­рации в различных обществах. И в нашей повседневной жизни мы понимаем, что забота может быть различной и по адресату: больной человек — и самый молодой, и ребенок, и пожилой. По месту осуществле­ния: дома или в специ­аль­ном учреждении. По длительности: долгосрочная забота или разовая. По степени формализации: ее может осуществлять член семьи или специалист, профессионал по стандарту и по степени профессиона­лизации. Ну и также по субъекту заботы.

Забота в представлении людей — очень бытовая категория со множеством бытовых коннотаций, но при этом она является социологической категорией, и вот в данной лекции мы будем говорить о социологическом понима­нии заботы. Нам интересно, как осмыс­ливают заботу гендерные исследова­тели, какие формы они различают, какие результаты различных видов заботы видят, что происходит с практиками заботы в современном мире. Мы обсудим тренды коммоди­фикации и профессионализации заботы, их аутсорсинг рыночным институтам и профессионалам. Мы обратим внимание на феномен глобального похолодания и проекты решения кризиса заботы, которые предлагают исследо­ватели и социальные политики.

Как осмысливается забота как социаль­ный феномен? Термин «забота» и свя­занный с ним круг понятий приходит в социальные науки благодаря акаде­мическим феминисткам второй волны. Он приходит из повседневной речи социальной политики 1970-х годов. Забота определяется следующим образом: это совокупность физических, интеллектуальных и эмоциональных усилий, которые направлены на благо­по­лучие других людей, в особенности тех, кто нуждается в помощи и ограни­чен в степени самостоятель­ности. Именно поэто­му, обсуждая заботу, ее практики, исследователи чаще всего говорят о детях, больных и стариках. Мы уже знаем из предыдущих лекций, что феминистские исследователи всегда имеют в виду проблему неравенства и несправедливости, а также ставят перед собой посильные задачи их пре­одоле­ния. И в данном случае они говорят о проблемах неравенства и непри­знания заботы, о пробле­мах заботящегося человека и того, кому адресованы его усилия. Их интересует дефицит и несправед­ливость распределения заботы в современном обществе, они стремятся его преодолеть и поэтому изучают то, как организованы практики повседневного ухода за зависимыми людьми.

Далее мы обозначим тематическое поле гендерных исследований заботы, пусть даже фрагментарно. Вот первая важ­нейшая тема — положение в обществе тех, кто заботится. Гендерные исследователи стали изучать заботу как повсед­нев­ный неоплачиваемый домашний труд женщин. То есть это матери, супруги и бабушки, домашние хозяйки и работающие женщины, родственники, осуще­ствляющие уход за детьми, больными и немощными домочадцами, с которыми они проживают вместе или раздельно. Но заботятся не только о тех, кто явля­ется в высшей степени зависимым. Забота распространяется на всех близких. Домашняя забота осуществля­ется в пространстве дома членами семьи, не опла­чивается и ограничивает в степени свободы всех, кто вовлечен в эти практики. Таким образом, забота понимается как труд, нераз­рывно связанный с семейны­ми ролями. Термин «труд заботы», а по-английски care work, используется для обозначе­ния того, что раньше считалось просто женской ролью и женским естественным предназначением.

Исследовательницам важно сделать видимым то, что раньше считалось само собой разумеющимся. В россий­ском контексте исследования женской домашней работы также проводились. Еще в 1970-е годы Гордон и Клопов в своей книге «Человек после работы» представляют результаты изучения бюджета рабочих семей. И обнаружили они в этом исследовании, что рабо­тающие женщины тратят в 2,5 раза больше времени на домашнюю работу. В целом труд заботы как домашней работы предполагает серьезные усилия, хотя выглядит как рутина. Он никогда не кончается. Его можно облегчить с помощью механизмов и внешних помощников, но забота о близких всегда сохраняет свою эмоциональную напряженность, свою телесную вовлеченность, свою значимость для того, кто это делает, и для того, кому она адресована.

Забота о близких — это труд, повторю еще раз, но труд особого рода. Как же его назвать? Как обозначить его отличия от других форм труда, особенно оплачи­ваемых? И вот тут помогает метафора «труд любви», которую вводят в оборот английские исследовательницы Андерсон и Грэм. Труд любви как особый вид работы включает все виды непосредственного практического ухода и обслу­жива­ния близких. Такая забота многозадачна, предполагает разнопла­новые и нестандар­тизируемые трудовые задания, которые постоянно меня­ются. Часто такая домашняя деятельность рутинизирована, то есть она выполня­ется как само собой разумеющееся выражение чувств, отношений, семейного долга. Забота предполагает комплексное расходование мате­риальных, физических, интеллектуаль­ных и, что чрезвычайно важно, эмоциональных ресурсов, которые связаны воедино. Именно потому, что это труд любви, забота отлича­ется от других видов работы своей мотива­цией. Она осуществляется не из-за того, что ожидается оплата. Она осуществля­ется из чувства долга или привя­зан­ности. Ядром заботы является персонализиро­ванное отношение к другому и эмоциональная работа, которая подразумевает следование правилам выражения чувств, правилам чувствования, и они определяются культурой общества.

Труд профессионалов также должен соответствовать вот этой логике вовле­ченного персонализированного участия, внимания к потребностям зависимого человека. Так должны работать и нянечки, и медсестры, и социальные работ­ники. Но они далеко не всегда таким образом относятся к своим подопечным. И в небрежении заботой виноваты не только они сами, но и те условия, в которых они трудятся.

Феминистские исследователи подчеркивают, что практики заботы пронизаны отношениями власти, обусловленной неравным распределе­нием ресурсов контроля и степенью нуждаемости. Нуждающиеся в поддержке люди получают помощь, но тем самым они являются объектами контроля. Степень автономии зависимого человека может быть различной: он даже сам иногда может испытывать когнитивные нарушения и быть полностью зависимым. Но иногда, наоборот, этот человек нуждается в незначительной поддержке. Но сам факт зависимости остается. Отсюда вытекает потен­циально конфликтный характер отношений заботы. То есть я хочу подчеркнуть, что нельзя ожидать от отно­шений заботы полной гармонии, всегдашней удовлетворенности обеих сторон. Могут возникать конфликты между получателем заботы и тем, кто ее практи­чески осуществляет, — и дома, и в сфере внедомашней. Няня может быть недовольна мамой, которая явля­ется ее работодателем, если та избы­точ­но ее контролирует, постоянно расширяет спектр ее обязанностей, не соблюдает расписание — например, приходит позже, чем обещала, с работы, выражает неуважение, недоплачивает (у нас в исследованиях были такие случаи). И тогда такая няня чувствует себя объектом эксплуатации и готова разорвать отноше­ния. Другой пример конфликтогенности заботы: пожилой человек может быть недоволен социальным работником, который формально относится к своим обязанностям, стандартно выполняет предписания, не уделяет личного внимания, не проявляет сочувствия, игнорирует индивидуальные запросы, просто мало общается. Дилеммы заботы частично разрешаются на основе принципов сохранения автономии нуждающегося, прояснения потребностей и делегирования заботы, то есть разделения ее с другими акторами, дейст­вующими лицами.

Я хочу подчеркнуть, что гендерные исследования всегда имеют некоторый политический пафос. И вот полити­ческий пафос исследо­ваний заботы заключается в том, чтобы сделать видимым повседневный труд по уходу и обслуживанию и способствовать его признанию, облегчению и переоценке. Феминистки стремятся к тому, чтобы помогающему помогали, чтобы общественные институты вносили свой вклад в практики повседневной заботы.

Эмпирические исследования заботы сосредоточены на детях и пожилых. Эти исследования выделяют издержки, или штрафы, заботы. Это важное понятие, с которым неизбежно сталкиваются те, кто полностью погружен в уход за близкими. По-английски это называется care penalty. Штрафы заботы, пишет Нэнси Фолбр в своей работе «Невидимое сердце», «это любые ограни­чения, которые накладывают на человека практики заботы: ограничения в заработке, нехватка свободного времени и личной автономии, барьеры профессионального роста и самореали­зации, психологические эффекты выгорания». Штраф заботы распространяется и на членов семьи, посвятивших себя всецело родственной поддержке близких, и на тех, кто занят в сфере оплачиваемой заботы — работники, которые вознаграждаются недостаточно, а труд считается малопрестижным, как труд нянечки, или помощника по уходу, или социального работника.

Приведем пример. В тех обществах, где государственные и рыночные сервисы заботы о старых людях не развиты, львиная доля непосредственной заботы о старших родственниках приходится на работающих женщин среднего стержневого поколения. Его иногда еще называют промежуточным поколе­нием. Это возраст 45–65 лет. Эти женщины вынуждены ограничивать свой профессиональный рост, досуговые практики, фактически лишены про­странства частной жизни. Эмпирически подтверждено, что показатель их здоровья тем ниже, чем больше времени они посвящают интенсивной заботе. Помощь государства и рынка в организации их жизни, сочетании профессиональной занятости и заботы о старших крайне ограниченна. Такие данные получены в сравнительном исследовании, проведенном в четырех странах Европейского союза в 2010-х годах — в Италии, Германии, Польше и США. Целью исследования было изучение проблем баланса занятости и заботы, то есть совмещение заботы и работы тех, кто ухаживает за членами семьи. И вот этот эффект сочетания разных обязательств заботы, с которым сталкиваются люди в определенный период своей жизни, называется синдромом промежуточного поколения. Именно поколение промежуточное, или «поколение сэндвича», — это люди, которые стоят перед несколькими вызовами. С одной стороны, еще не выросшие дети ожидают их поддержки; с другой стороны, пожилые родственники требуют ухода, а еще недавно они сами, возможно, помогали среднему поколению. А с третьей стороны (как в нашей стране, например), это люди, которые еще в большинстве своем вовлечены в оплачиваемый труд. И это практическая забота, в которой по преимуществу больше заняты женщины. То есть синдром промежу­точного поколения, или «поколения сэндвича», как называют его исследователи, характерен и для российского общества и в будущем получит еще большее распространение, чем сейчас, что связано с демографиче­скими процессами, хотя не только с ними.

Я хотела бы повторить, что штрафы заботы, вот эти издержки, связанные с погруженностью в повседневный уход и заботу о нуждающихся близких, гендерно выражены. Хотя надо признать, что мужчины также расплачиваются за заботу. Вот такое неравенство, такая феминизация штрафов заботы связана с тем, что общество возлагает именно на женщин основную ответственность за домашний труд, за практики непосредственного ухода. И сами женщины идентифици­руют себя как главных исполнителей, ответственных за эти практики. Социологи отмечают, что женщины специализируются на функциях заботы по двум основным причинам: благодаря социализации, то есть тому, как они были воспитаны, к чему их приучали, что они усвоили, и благодаря институциональным гендерным границам, то есть тому, как работают обще­ственные учреждения, которые поддерживает социальная политика и главная идеология. Кроме того, феминизация заботы поддерживается еще одним важным трендом — стигматизацией тех мужчин, которые склонны выполнять труд заботы. Действия таких мужчин, которые готовы брать отпуск по уходу за ребенком, которые, может быть, могли бы быть лучшими опеку­нами своих старших родственников, чем даже женщины, их действия, их выбор считаются отклонением от нормы маскулинности. Угроза стигмы отвращает многих мужчин от соответ­ствующих практик. И поэтому проблема сочетания оплачиваемого труда и домашней заботы является в основном женской проблемой в современном обществе.

Именно эта проблема отличает социаль­ную позицию женщин от позиции мужчин. Я постараюсь прояснить свою мысль примером. Журналисты доволь­но часто обраща­ются к успешным женщинам, начиная разговор, с вопроса «Как вам удается сочетать ваши карьерные достижения с ролью матери и супруги?». Трудно представить себе, чтобы так начинался разговор с успеш­ным мужчиной. Но тем не менее в настоящее время мы видим сдвиги в гендерном устройстве заботы, а исследователи все больше внимания уделяют вкладу мужчин в практики заботы и акцентируют внимание на барьеры их вовлечения и те факторы, которые ему способствуют. Массовые статисти­ческие исследования домашней заботы о пожилых в Великобритании и Австра­лии показали, что в возрасте после 65 лет мужчины и женщины на равных участвуют в семейной заботе, потому что объектом их заботы являются пожи­лые супруги. И, таким образом, в отношении супружеской заботы в старшем возрасте все больше осуществляется гендерный баланс, но далеко не всегда (я привела сейчас исследование социолога Роберта Файна).

Сейчас мы описали то, как гендерные исследователи изучают домашний труд. Обратимся ко второй теме, непосред­ственно связанной с преобразованиями заботы в современном обществе. Ведь теперь забота — это не только домаш­нее дело и не только дело членов семьи женского пола. Аутсорсинг, то есть делеги­рование части заботы другим акторам, — это структурное явление. Если члены семьи хотят и могут снизить издержки домашней заботы, современное обще­ство предоставляет им некоторые институциональные возможности: можно купить заботу, наняв помощников; воспользоваться поддержкой социального государства, пригласив социального работника, или помощью общественных организаций; перераспределить домашнюю заботу в семье таким образом, чтобы нагрузки распределялись более равномерно. Исследо­ватели рассматри­вают трансформацию домашней заботы под влиянием рыночных отношений. И для нашего общества это очень актуально. Речь идет о коммодифика­ции домашней работы: домашняя работа становится товаром (это от слова commodity). Труд заботы о близких можно купить. Но, конечно, не все могут позволить себе эту роскошь.

Рынок домашнего труда развивается в российском обществе и тоже имеет гендерный профиль — впрочем, как и во всем мире. Наемные няни и си­делки — это особый сегмент рынка труда, который в значительной степени находится в тени, то есть не всегда отношения найма закрепляются офи­циаль­ным трудовым договором. На теневых работников, как вы знаете, не распро­стра­няются социальные гарантии трудового права, и таким образом они оказываются объектами того, что социологи называют структурной эксплуа­тацией. То есть их лично, может быть, не эксплуати­рует наниматель — наобо­рот, они стали друзьями и почти членами семьи, но факт остается фактом: нет отчисле­ний пенсионных, нет больничных страховых листов, не идет стаж. Это одна сторона проблемы наемного домашнего труда, который частично остается в тени всегда, несмотря на все усилия государства.

Однако важно учесть еще одно обстоя­тель­ство. Исследователи показывают, как в современном мире действует глобальный рынок заботы и социаль­ных услуг в целом, формируются так называемые гендерные глобальные цепочки заботы. Это термин американ­ской исследовательницы Арли Хохшильд. Глобальные цепочки заботы — когда облегчение домашних забот зажиточных женщин и женщин-профессионалов среднего класса осуществляется за счет труда опла­чиваемых домашних помощников, приехавших из бедных стран. При этом гендерное перераспределение домашней работы не происходит, она по-преж­­нему сохраняет женское лицо. Однако появляется женская трудовая армия обслуживающего персонала, которая удовлетворяет спрос на заботу в экономически ресурсных слоях населения. Это новый обслуживающий класс. Он часто становится объектом эксплуатации. Вот этим аспектом несправед­ливости в труде заботы также занимаются гендерные исследователи во всем мире, в России — то же самое. Изучаются миграционные потоки работниц глобального юга, который продает свои услуги семьям глобаль­ного севера: из Филиппин приезжают в США. Россия также демонстрирует свой вариант глобальных цепочек заботы: мигрантки из стран постсовет­ского пространства и из бедных регионов России приезжают на заработ­ки в крупные города страны, где есть спрос на их труд.

Для многих такой заработок в людях — шанс улучшить свое положение, решить домашние проблемы, помочь детям и в целом заработать. Но иссле­дователи обращают внимание на уязвимость позиций таких трудовых мигранток — нехватку защиты их трудовых прав, риски эксплуатации. Они обращают внимание на изменение структуры заботы в странах, откуда приехали эти женщины. Там они часто уезжают из семей, и их дети и вообще подопечные остаются на руках старших родственников или сообщества в целом. Кроме того, исследователи обращают внимание не только на уязви­мую позицию домашних работников, но и на могущество, власть этих нянь и сиделок, от которых зависит благополучие семей. Они изучают стратегии, которые используют разные стороны таких отношений найма, для того чтобы обеспечить доверие и качество заботы. В общем, коммо­дификация домашней заботы как глобальный тренд — отдельная важная тема. И феминистские исследователи всегда обращают внимание на то, что коммодификация (превращение заботы в товар) порождает проблемы. Довольно часто трудно гарантировать качество заботы, ее трудно контролировать.

Перейдем к еще одному аспекту трансформации заботы, который активно рассматривается гендерными исследователями сегодня. Мы поняли, что в современном мире забота крайне востребована и вышла за пределы семьи. Она осуществляется в учрежде­ниях и дома, бесплатно, за деньги, своими близкими или чужими, но в целом носит смешанный, гибридный характер как социальный феномен. Обозначая вот эту гибрид­ность заботы, исследова­тели говорят о ромбе заботы, когда помощь зависимым оказывают семья, госу­дарство, рынок и сообщество, то есть четыре угла, но в разной мере. Несмотря на то что разные акторы по-разному участвуют в заботе, в нашем обществе все-таки семья остается основным актором, поэтому режим заботы в России называют семейноцентричным, особенно когда мы говорим о заботе о пожи­лых людях. Несмотря на всю эту гибридность, участие других акторов, все практики заботы современной охвачены процес­сами профессионализации. Тут речь идет о заботе и уходе, которые осуществляются профессионалами, спе­циа­листами по уходу — сиделками, нянями, младшими медсестрами, теми, кого раньше называли нянечками. Это профессиональный труд, который, хотя и крайне востребованный, считается недостаточно престижным. Он стандар­ти­зирован, но эти стандарты совсем не всегда отвечают потребностям нуждаю­щегося человека. Исследова­тели вновь обращают внимание на женский про­филь профессиональной заботы и пытаются выяснить, почему он сохраня­ется. И предлагают два объяснения: женская социализация, о которой мы уже говорили, и институ­циональные барьеры для мужчин.

Итак, в современном обществе забота многопрофильна и гибридна. Конкрет­ные практики заботы и ухода, которые выполняют профессионалы и не про­фес­сионалы, а просто мотивированные люди, различаются по критериям локальности, длительности, типа отношений и статуса. Но гендерный дисба­ланс в заботе сохраняется, и, самое главное, сохраняется дефицит заботы. Это четвертая тема, на которой мы сегодня остановимся.

Дефицит заботы осмысливается исследователями в количественных и каче­ственных категориях. Количественно речь идет о нехватке домашних ресурсов заботы, нехватке профессионалов заботы в учреждениях, то есть большая текучесть работников по уходу, постоянная тревога членов семьи, что они недостаточно внимания уделяют своим близким. Качественный ­аспект нехват­ки заботы проявляется в постоянно воспроизводящемся разрыве между потребностями тех, кто нуждается в заботе, и той помощью, которая им предо­ставляется на прак­тике. Дефицит заботы исследователь­­ница Арли Хохшильд называет глобальным похолоданием. Это метафора, конечно, по аналогии с глобальным потеплением. Вот это глобальное похолодание, нехватка человеческого тепла, пронизывает современное бюрократическое рыночное общество. Решения проблем социального похолодания всегда локальны, частичны и временны. Дефицит заботы распространяется как на домашнее пространство, так и на институциональную заботу, то есть учреждения и публичные институции.

Гендерные исследователи показывают, что глобальное похолодание становится эффектом крупных, макроструктурных изменений, затрагивающих жизнь всех членов общества. Что же это за макроизменения? Во-первых, массовая вовле­ченность женщин в сферу оплачиваемого труда сократила возможность для них осуществлять домашнюю заботу в тех масштабах, которые ожидаются в рамках традиционных представлений о женской роли. Позиция женщин меняется: они теперь совмещают домашние заботы с оплачиваемой занято­стью. Во-вторых, старые гендерные стереотипы не допускают мужчин к боль­шей вовлеченности в труд заботы, даже если они к этому стремятся. В-третьих, социальная политика приводит к тому, что учреждения, призванные помогать в заботе и уходе, не справляются с растущими потребностями в заботе. Особен­но это касается поддержки пожилых граждан. В-четвертых, глобальное старе­ние населения приводит к росту числа людей, нуждающихся в долго­срочной заботе и уходе на последнем этапе своей жизни. И в-пятых, рост одиноких домохозяйств и нуклеаризация семей приводит к тому, что число тех, кто может предоставить повседневный уход в семье, сокращается. В литературе дефицит заботы описывается в категориях кризиса или разрыва. Опять подчеркну: разрыва между потребностями в заботе и тем, как она осуществля­ется на практике.

Я приближаюсь к завершению лекции. Мы лишь обозначили тематическое поле гендерных исследований заботы. В завершение хотелось бы представить те ориентиры социально-политических и культурных изменений, которые предлагают исследователи независимо от того, какую заботу они изучают, кто является ее адресатом и кто ее исполняет.

Во-первых, труд человека, который осуществляет непосредственную заботу по уходу и удовлетворению потребностей зависимых других, должен получить признание в обществе. Качество жизни общества зависит от того, как в нем относятся к тому, кто ухаживает за слабыми, больными и в целом зависимыми.

Во-вторых, гендерные исследователи стремятся к тому, чтобы меняющиеся потребности зависимых людей тоже удовлетворялись, чтобы практики заботы не объективировали ее адресата, не лишали его голоса, не были навязанными извне, а способствовали максимальному сохранению независимости и свободы.

В-третьих, они считают опыт заботы не только нагрузкой, тяжелым трудом, который нужно сократить и облегчить, но и неотъемлемым условием челове­ческого существования. Человек, который не имеет опыта заботы о близком или дальнем, ставшем близким существе, человек, который не заботится сам, многое теряет: горизонты и смыслы его существования сужаются. Это не­возможно доказать научно, но вполне возможно предполо­жить, что даже продолжи­тель­ность жизни также сокращается у тех, кто ни о ком не заботится.

В-четвертых, гендерные исследования стремятся к тому, чтобы неизбежное неравенство между тем, кто заботится, и тем, кто является адресатом заботы, сокращалось, чтобы зависимый человек получил возможность выбрать помощь, в которой он нуждается. Ведь у него могут и должны быть альтер­нативы. Возможно, он предпочтет институцио­наль­ную заботу, возможно — домашнюю, родственную, возможно — оплачиваемого работника, приходящего к нему на дом. У него должна быть возможность выбора. В нашем обще­стве считается, что все предпочитают стареть у себя дома, но, возможно, это только потому, что институциональная забота в наших домах престарелых не только является холодной, но явно недостаточной.

В-пятых, исследователи настаивают на том, чтобы коммодификация и профес­сионализация заботы не делали ее бездушной и холодной. Прописанные в трудовых договорах стандарты услуг никогда не будут полностью соответ­ствовать потреб­ностям зависимого человека, который нуждается не только в материальном уходе, но в коммуника­ции, психоло­гической поддержке, личностном участии, человеческом тепле.

В-шестых, гендерные исследователи всегда поддерживают тренды снижения гендерных барьеров для повседневной заботы. Они стремятся к тому, чтобы мужчины могли приобщиться на рав­ных с женщинами к этому тяжелому, но столь необходимому для общества и отдельного человека труду. 

Расшифровка

Наверное, всем людям, считающим себя феминистками и феминистами, в какой-то момент задавали вопрос: мы же современная страна, у нас равноправие между мужчинами и женщинами, равный доступ к образованию и работе — за что вы еще боретесь? Мне его, по крайней мере, задают регулярно. И в этой лекции я хочу поговорить о том, что же такое гендерное неравенство и как его можно преодолеть, то есть достичь гендерного равен­ства, почему равенства на уровне прав в этом случае недостаточно и, наконец, при чем здесь феминизм.

Вообще про категорию гендерного неравенства можно сказать, что она дважды значима. С одной стороны, проблематика гендерного неравенства и путей его преодоления лежит в основе академических гендерных исследова­ний и феми­нистской мысли. То есть гендерное неравенство — это категория критической теории. С другой стороны, вопросы гендерного неравенства в современном мире обрели обществен­ное и политическое значение. Серьез­ные международ­ные организации наподобие Мирового банка подсчиты­вают индексы гендер­ного равенства и составляют рейтинги стран в соответ­ствии с этим индексом. Эксперты Международного экономического форума пишут о связи между уровнем гендерного равенства в той или иной стране и уровнем ее экономиче­ского развития, а комитет министров Совета Европы совсем недавно издал междуна­родные рекомендации по борьбе с сексизмом.

Социальные и гуманитарные исследо­вания часто могут показаться оторван­ными от реальности. Но проблема гендерного равенства представляет собой в этом смысле исключение. Научные теории здесь имеют практические последствия. Разные представления о гендерном неравенстве находят свое отражение в политических решениях, и это в конечном счете сказывается на повседневной жизни мужчин и женщин.

Обычно, когда говорят о гендерном неравенстве, имеют в виду, что женщины по тому или иному парамет­ру находятся в невыгодном положении по сравне­нию с мужчинами. Например, что на тех же должностях они получают более низкую зарплату, а их шансы на карьерный рост ограничены. К проявлениям гендерного неравенства также могут относить сексуальную эксплуатацию и домашнее насилие по отношению к женщинам. Однако в действитель­ности это более сложное явление. Оно может принимать множество разных форм в зависимости от экономической и социальной структуры конкретного общества. Например, в предыдущих лекциях уже обсуждалось, что проблема гендерного неравенства может затрагивать и мужчин. В уязвимом положении могут оказаться мужчины, принадлежащие к ряду социальных групп: муж­чины с негетеросексуальной ориентацией или безработные мужчины.

В гендерных исследованиях существует три основных подхода к пониманию того, что собой представляет гендерное неравенство и как его можно преодо­леть. Эти подходы связаны с разными этапами развития феминистской мысли, с так называемыми тремя волнами феминизма. И каждый из этих подходов нашел свое воплощение в определенных политических реше­ниях. Об этих пересечениях волн феминизма, гендерной политики и представлений о ген­дерном неравенстве мы дальше и поговорим.

Итак, первое и, наверное, наиболее привычное для нас определение гендерного неравенства было сформулировано в конце XIX — начале ХХ века в рамках движения суфражисток, которое также принято называть первой волной феминизма. На повестке дня суфражисток стоял вопрос о том, чтобы женщины стали гражданами на равных с мужчинами условиях, то есть обрели права, которые мы сегодня считаем само собой разумеющимися: право на образова­ние, право на владение имуществом, избирательное право. Еще в 1792 году провозвестница данного подхода британка Мэри Уолстонкрафт высказывала радикальные для своего времени суждения о том, что женщины занимают незавидное положение в обществе не потому, что они глупее мужчин, а потому, что они поражены в правах, в частности ограничены в доступе к образованию. В основе данного подхода — идея, что гендерное равенство будет достигнуто, когда к людям независимо от их пола будет применяться один и тот же набор законов и правил. Это по сути своей либеральный взгляд. Также данный подход ассоциируют с равными возможностями для мужчин и для женщин в том смысле, что на уровне закона им гарантирована одина­ковая стартовая позиция, а то, как они реализуют имеющиеся права и чего достигнут, — это уже вопрос их индивидуальных способностей и мотивации. Воплощение в жизнь этого взгляда на гендерное равенство и успехи женщин в борьбе за свои права стали крайне важным этапом социального развития.

Однако по мере того как женщины в разных странах стали добиваться равноправия с мужчинами, становилось очевидно: равенства на уровне закона недостаточно для того, чтобы мужчины и женщины на самом деле стали равны. Так, Советский Союз был весьма передовым государством в смысле обеспечения равной платы за равный труд и мужчин, и женщин, вообще в смысле привлечения женщин к производственной деятельности. Согласно переписи населения 1970 года, 82 % советских женщин трудоспособ­ного возраста были заняты на произ­вод­стве. Однако, возвращаясь домой, работ­ницы сталкивались с необходи­мостью отработать полноценную вторую смену, заботясь о детях и занимаясь домашними делами. Вряд ли в этом случае можно было по-настоящему говорить о равенстве полов. В Европе и США примерно в этот же период, в 60–70-е годы прошлого века, разворачивается интел­лектуаль­ное и активистское движение, получившее название второй волны феминизма. В фокусе этого движения также была проблема гендерного неравенства, однако новое поколение феминисток увидело корень этой проблемы не только в области правовых норм, но и в области повседневной жизни, которая у мужчин и у женщин организована очень по-разному. И дело здесь не только в биологических различиях или законодательстве. При патри­архате существуют культурные и социальные ограничения, которые мешают женщинам пользоваться своими правами, связанными с публичной сферой, а мужчинам — правами в области заботы. Это неписаные нормы, но они тем не менее определяют наши действия. Например, в России и мужчины, и жен­щины имеют право на отпуск по уходу за ребенком. Но на уровне стереотипов правильной и нормальной считается ситуация, когда о ребенке заботится мать. В результате в абсолютном большинстве случаев отпуск по уходу за новорож­денным в семьях берут именно женщины.

Мне однажды встретилась в интернете ироничная картинка. На ней было представлено воображаемое соревно­вание между слоном, обезьяной, золотой рыбкой и пингвином, а также был дан комментарий судьи: чтобы соревнова­ние было максимально честным, задание для всех одно — залезть на верхушку вон того дерева. Когда мы понимаем гендерное равенство как равенство прав, то есть как равенство правил на старте, мы оказываемся в позиции этого судьи. Ведь даже если правила одинаковые, оказывается, что они лучше соответст­вуют образу жизни одних людей, чем образу жизни других. Так, даже в ситуа­ции равных прав женщина, на которой лежит дополнительная ответствен­ность по заботе о детях, не может строить карьеру действительно на равных с мужчиной. И даже женщины без семейных обязанностей могут страдать в данном случае от дискриминации, ведь к ним нередко предвзято относятся при найме, так как видят в них в первую очередь потенциальных матерей, для которых трудовые обязанности, предположительно, менее важны, чем семей­ные. Таким образом, при равенстве прав на практике гендерное неравенство сохраняется. Оказывается, что женщины всегда как бы не дотяги­вают до муж­ской нормы. Они недостаточно хорошие работники, поскольку отвлекаются на семью.

Как добиться гендерного равенства, но при этом учесть отличия в социаль­ном опыте мужчин и женщин? Этот вопрос стал одним из основных для феми­низма второй волны. Предложенное решение — признать, что даже при равен­стве прав женский опыт отличается от мужского. И на уровне практик часто сохраняется дискриминация по признаку пола. Для достижения гендерного равенства с точки зрения данного подхода необходимы не равные права, но позитив­ные действия, то, что по-английски называется affirmative action, которые учитывают гендерные различия при формулировании критериев трудоустройства, продвижения по службе или участия в политике. Подобное понимание гендерного равенства находит свое воплощение, например, в идее квот для женщин в законодательных органах или, наоборот, в мерах семейной политики, которые, как в Швеции, стимулируют отцов брать отпуск по уходу за ребенком. Это значит, что теперь мы воспринимаем гендерное равенство не как равенство возможностей, но как равенство результата. Если мы пони­маем, что при патриархате женщинам сложнее сделать карьеру, то для дости­жения равенства в сфере труда нам нужно отдавать предпочтение женщинам при найме на работу. Если мы пони­маем, что отцы мало вовлечены в заботу о детях, нужно не просто гарантировать их родительские права, но, скажем, предоставлять им дополнительный месяц отпуска по уходу за ребенком. Нам как бы нужно намеренно сместить баланс в противоположную сторону, осуществить некий перегиб.

Надо заметить, что в конце ХХ века феминистская повестка становится гораздо более многоголосой, чем в XIX веке. Многие феминистки продолжают бороться в первую очередь за права женщин — их большую представленность в поли­тике, а также в профессиях, где традиционно доминируют мужчины. Для дру­гих феминисток самыми значимыми проблемами становятся сексуальное насилие, проституция, порнография, проблема сексизма в СМИ и сексуаль­ные домогательства на работе. Третьи сосредотачиваются на том, чтобы изменить само наше видение гендера, изменить наши знания и способ говорения о муж­чинах и женщинах. С последним из этих направлений, которое представлено постструктура­листским феминизмом и постколони­аль­ным феминизмом, связан следую­щий шаг в осмыслении проблемы гендерного неравенства. Как и в пре­дыдущих случаях, этот подход вырос из критики более ранних подходов. В 1990-х годах феминистские авторы пришли к двум важным выводам. Первый из них — что сводить проблему гендерного неравенства к неравенству между двумя полами неверно. Гендер­ное неравенство сущест­вует не только между мужчинами и женщинами: крайне значимо и неравен­ство между разными группами мужчин и женщин. Давайте представим себе с одной стороны состоятельную женщину-профессионала, которая может нанять няню для своего ребенка, и с другой стороны — саму эту няню, которая, осуществляя труд заботы, не развивает свою профессиональную карьеру. Весьма вероятно, что это вообще няня-мигрантка, которая оставила собст­венную семью в далекой стране ради того, чтобы ухаживать за чужими детьми. Очевидно, что нельзя объеди­нять этих двух людей в одну универсаль­ную категорию «женщины, заботящиеся о детях» и говорить о том, что обе эти женщины переживают схожий опыт неравенства. Важной здесь становится метафора перекрестка, по-английски intersection. Эту метафору и связанную с ней категорию интерсек­циональности в научный оборот ввела американская исследовательница Кимберли Креншоу, которая изучала трудовую дискрими­нацию по отноше­нию к афроамериканкам. Интерсекцио­нальный подход к гендерному неравенству говорит нам о том, что в обществе существуют особенно уязвимые позиции, которые возникают на пересечении нескольких осей неравенства: неравенства по гендер­ному, классовому, этническому и иным признакам.

Второй важный тезис, выдвинутый в рамках третьей волны феминизма, состоит в том, что необходимо вовсе уйти от мужской нормы, которая находилась в центре всех предыдущих дискуссий о гендерном неравенстве. С этой точки зрения первая волна феминизма была про то, чтобы встроить женщин в мужскую систему прав, вторая волна была про то, чтобы признать отличия женщин от мужской нормы и каким-то образом это отличие компенсировать. Феминистки третьей волны предлагают уйти от бесконеч­ного обсуждения двух полов, один из которых находится в привилегиро­ван­ном положении, а второй — в угнетенном, одному предписана функция добытчика, а другому — роль заботящейся. Новая модель предлагает признать множество гендерных различий, то, что называется diversity, как основу гендерного равенства. В рамках этого подхода к гендерному неравенству мы больше не можем говорить о мужчинах вообще и женщи­нах вообще, а также о том, что первые всегда угнетают вторых. Постмодер­нистский феминизм  Постмодернистский феминизм — направ­ление феминистской мысли, сформировавшееся под влиянием постмодернизма и постструктурализма. Для постмодернистского феминизма характерны взгляд на гендер как дис­курсивный конструкт, критика норматив­ности и признание множества различ­ных гендеров. и квир-теория  Квир-теория — интеллектуальный проект, сложившийся в 1980–90-е годы. Квир-теория ставит под сомнение привычные категории (мужчина, женщина, гей, лесбиянка) и оппозиции (гомосексуальность — гетеросексуаль­ность). В ее основе — проблематизация связи между полом, гендером и сексуальностью; восприятие гендер­ной идентичности как текучей, изменчивой, всегда находящейся в процессе становления. ставят под вопрос привычный гендер­ный порядок, создают новые гендерные категории, говорят о множестве изменчивых гендерных идентич­ностей. На уровне политических решений этот взгляд на гендерное неравен­ство воплощается в концепции гендерного мейнстриминга и в принципе признания гендерных различий — собственно, принципе gender diversity. В первом случае речь идет о том, что при осуществлении любых политических действий необходимо учитывать гендерную перспективу, оценивать с точки зрения гендера практические последствия разных программ и инициатив, а также сам язык, на котором эти программы написаны. Второй принцип предпола­гает равную представленность всех гендеров в разных сферах социаль­ной жизни — мужчин, женщин, но также, например, и людей с небинарной гендерной идентичностью.

Признание всей сложности гендерных отношений, конечно, выглядит хорошо на бумаге. Но основная сложность здесь состоит в том, как реализовать эту концепцию на практике, как перейти от принципов к действию.

Итак, подходов к гендерному равенству много, и в современном обществе уже наивно сводить гендерное равенство только к равенству прав мужчин и жен­щин (хотя некоторым странам и этого еще нужно достичь). Но при всех разли­чиях во взглядах все исследователи сходятся в том, что гендерное неравен­ство — это не индивидуальная пробле­ма и не проблема, затрагиваю­щая исклю­чительно женщин. Гендерное неравенство встроено в структуру общества и проявляется на уровне семьи, работы, политики, искусства, в самом языке, на котором мы говорим. В этом смысле противодействие гендерному неравенству — это наша общая задача.