Работа Оливье Кристена про гугенотов и иконоборчество
Историк-медиевист Михаил Майзульс советует прочитать одну из лучших книг о том, как устроены войны с образами, а иконоборческие атаки оборачиваются коллективными ритуалами
Оливье Кристен. «Символическая революция. Гугенотское иконоборчество и католическая реконструкция» (1991)
В 1576 году в городке Шатийон-сюр-Сен в Бургундии несколько солдат‑гугенотов напялили на стоявшую над воротами статую св. Антония соломенную шляпу и вручили ему аркебузу, словно он был караульным, а всех проходящих мимо католиков заставляли преклонять перед ним колена и оказывать ряженому святому прочие знаки почтения. Через несколько дней, вдоволь над ним посмеявшись, мучители «обвинили» Антония в том, что он нерадиво служил королю, и приговорили к забрасыванию камнями, а когда эта казнь не нанесла «идолу» особого ущерба, расстреляли его из аркебузы. Преступление, конечно, не могло остаться без наказания. Как повествует католический автор памфлета, разнесшего весть об этой истории по Французскому королевству, часть святотатцев вскоре постигла жестокая Божья кара, а часть, увидев их печальный конец, обратилась из (кальвинистской) ереси в истинную (католическую) веру.
Эта и сотни подобных историй, происходивших в XVI веке на фронтах религиозных войн между католиками и протестантами или выдуманных католическими полемистами, чтобы заклеймить еретиков, напоминают о том, что образы бывают не только орудием мобилизации («образ врага» давно занимает историков и социологов), но и поводом для раздора. Конфликты богословских интерпретаций часто решаются пушками, а религиозные символы легко превращаются в инструменты господства. Иконоборчество, сколь бы варварским оно ни казалось (или сколь бы варварским действительно ни было), это чаще всего не бессмысленный «вандализм», а попытка выстроить новый — религиозный, политический или социальный — порядок через уничтожение зримых символов прежнего, который уже рухнул или который только мечтают обрушить.
На фоне нынешних споров об оскорблении религиозных чувств и свободе слова, пространстве церкви и пространстве музея или более устрашающих новостей о том, как ИГИЛ, взрывая памятники древних цивилизаций, борется с «идолопоклонством» и маркирует свою власть над захваченными территориями, историей прежних войн вокруг образов и визуальных революций лучше не пренебрегать. Книга французского историка Оливье Кристена, вышедшая 25 лет назад, тут многое разъясняет.
Для католиков XVI века фигуры Христа, Девы Марии и святых — вырезанные из дерева или камня, написанные красками, отлитые из металла или отпечатанные на бумаге — были не только святынями, которым молились и от которых ждали чудес, но и коллективными символами, а также «знакомцами», сопровождавшими их всю жизнь, в доме, на улицах или в храмах, в каждодневном быту, в любой праздник или на поле битвы. На взгляд протестантов (прежде всего кальвинистов), эти изображения ничем не отличались от идолов. Они узурпировали честь, полагающуюся только Богу, расплодили суеверия и превратились в источник наживы для духовенства. Потому в тех частях Европы, где протестанты-иконоборцы массово атаковали католических «истуканов» или, взяв власть, упразднили их культ, массовое поругание и разрушение сакральных изображений стало настоящей символической революцией.
Кристена интересовало, как произошел этот разрыв; как холодное сосуществование двух общин, разошедшихся в трактовке сакрального, перешло в горячую войну, где «идолов» на фронтах не щадили; как устроены ритуалы поругания и уничтожения образов, которые для одной стороны были живыми святынями, а для другой — мертвыми кусками дерева или камня.
Иконоборчество — это не только теория, но и практика. Для того чтобы нейтрализовать ненавистный образ, не обязательно его разбивать на куски или бросать в костер. Во Франции, как и в других концах тогдашней Европы, протестанты часто увечили католических «идолов» и оставляли на месте в знак их бессилия и на посрамление тем, кто им поклонялся. Каменных или деревянных святых часто казнили, словно живых преступников: им отсекали ноги и руки, рубили головы или «ослепляли», тем самым лишая их силы (в прямом смысле слова, если образам приписывали сакральную или магическую эффективность, или метафорически, если их воспринимали как воплощение отвергнутой Римской церкви и ее репрессивной власти). Символической казни часто, как в истории со св. Антонием из Шатийона, предшествовало осмеяние, когда иконоборцы демонстрировали окружающим (а порой и себе самим?), что образы святых, которым католики приписывают такую силу, на самом деле безжизненны и не способны себя спасти.
За (символическими) революциями часто следуют контрреволюции, а контрреволюции, стремясь возродить прежний мир, который они потеряли, на деле обычно строят другой, лишь отчасти похожий на прежний. Так что история иконоборчества непонятна и неполна без католического ответа на него. В тех местах, где господство Римской церкви не было поколеблено, храмы, конечно, восстановили, а скульптуры и алтари вернули на место. Однако важнее то, что многие попранные святыни в ответ на атаки еретиков, как утверждали, принялись творить чудеса, и вокруг них, чтобы дать отпор протестантам и сплотить католиков вокруг Церкви, было создано множество новых культов. Кристен называет этот процесс recharge sacrale — перезарядкой сакрального.
На волне Контрреформации весь визуальный мир средневекового католицизма не мог устоять. Чтобы покончить с иконографической вольницей, народными суевериями и дабы выбить почву из-под ног критиканов-еретиков, духовенство стремилось поставить культ образов под более жесткий контроль. Церковные власти решили дать бой непристойностям (вспомним о фривольных и откровенно сексуальных фигурах и сценах, регулярно встречающихся в средневековых храмах) и изображениям, сомнительным с догматической точки зрения (например, образам Святой Троицы в виде мужской фигуры с тремя «сросшимися» лицами на одной голове). Если средневековые мастера, даже работая на церковных заказчиков, часто высмеивали духовенство или на изображениях Страшного суда помещали нерадивых клириков в пламя геенны, после Реформации подобная самокритика в церковных стенах казалась уже слишком опасной и приравнивалась к кощунству.
В тех странах и регионах, где победил кальвинизм, католические «идолы» были низвергнуты, а религиозный опыт, вместо созерцания сакрального, сфокусировался на чтении Библии, искусство все активней секуляризируется. Одни живописцы и скульпторы меняют профессию — в некоторых кантонах Швейцарии многие из них занялись декорированием богатых домов или переквалифицировались в часовщиков. Другие — эмигрируют, третьи, там, где это возможно, уходят от запретных сакральных сюжетов к сугубо светским жанрам: пейзажу, натюрморту и портрету.
Светское по сюжетам и духу искусство, которое в раннее Новое время выходит на первый план, это во многом плод протестантского иконоборчества и его войны с «идолами». Написав сельскую идиллию, стол с яствами или даже череп, напоминающий о бренности всего сущего, трудно было сотворить себе кумира, но можно было угодить заказчику, желающему украсить не храм, а собственный особняк.
Русского перевода у книги, к сожалению, пока нет.
